Попроси тот, что был у Жуковского. Он платил пять рублей в день.

Очень хорошо – одного отеля достаточно, а для горничной найдется другой.

[15.11.1891; Дрезден – Турин. Письмо дочери Дузе – Энрикетты, к своей матери[468]]

Дорогая мама,

Я давно не получала от тебя писем и надеюсь вскоре получить их. Мне еще нужно выучить одно или два слова, и тогда я закончу первую немецкую грамматику. Я уже умею составлять небольшие словосочетания и даже небольшие письма. Здесь всегда идет дождь, но сегодня хорошая погода. Здесь, в Дрездене, я чувствую себя довольно хорошо, но не могу дружить с маленькой девочкой по имени Эдвига. Я надеюсь, что твое здоровье такое же хорошее, как и мое. Мне бы хотелось всегда быть рядом с тобой, чтобы я могла целовать тебя много-много раз, но не могу. Я всегда думаю о тебе, дорогая мама, о прекрасных часах, которые я провела с тобой в Италии, где я была счастлива, но теперь мне нужно учить немецкий язык, что на самом деле кажется мне немного трудным. А потом думать, что скоро я пойду в школу… Меня, которая так плохо знает немецкий язык, можешь себе представить, окружили кучей маленьких [немецких] девочек… Давно я не получала письма ни от кого, ни от графини, ни от Молескотта, ни от Хелен Оппенгейм… и т. д. Я очень прошу тебя, дорогая Мама, от всей души, прислать мне итальянскую книгу, потому что я действительно провожу час или два, не зная, что делать, – если я хочу прочитать немецкую книгу, то оставляю ее, потому что не понимаю, и так всегда. Я должна еще раз сказать тебе, дорогая мама, что я также учусь игре на фортепиано, и можно сказать, что я уже немного продвинулась. До свидания, дорогая Мама, много-много поцелуев от твоей Энрикетты, которая надеется вскоре получить письмо от своей Мамы. Твоя маленькая дочка Энрикетта, которая будет любить тебя всегда всегда.

[16.11.1891; Венеция-Милан]

Я перечитываю твои письма и всеми своими мыслями, всем сердцем я с тобой. Ты спрашиваешь меня, почему мои письма такие грустные. Чего ж ты хочешь, это в порядке вещей. Я так привязался к тебе, Леонор, дорогая, – моя привязанность росла с каждым днем.

Я никогда не боялся сказать тебе: у меня совсем не было ощущения, что мои слова могут стать для тебя неуместными, потому что я чувствовал, что и ты всё больше и больше привязываешься ко мне, и что я начинаю становиться для тебя другом, – таким, каким ты уже давно стала для меня.

Что ж, последние несколько дней, после этих проклятых Милана и Турина, я теряю это чувство.

Прав ли я, не знаю, но несколько слов, вырвавшихся у тебя, запали прямо мне в сердце. Если я говорю тебе так откровенно, то это лишь потому, что ты мне нужна не на мгновение. Несем ли мы ответственность за свое сердце? Нет, ты нет. Ты была так добра, так щедра со мной!

Поэтому я говорю с тобой так, как говорил бы со своим единственным, по-настоящему единственным другом.

Да, я люблю тебя искренне, глубоко. Я больше не боюсь этого слова.

И я рад тебе это сказать не для того, чтобы вызвать у тебя подобные чувства. Нет, это было бы дурно, но, я хочу говорить с тобой с открытым сердцем, потому что чувствую, что это необходимо. Прости меня за эту откровенность.

Может быть, тебе будет грустно за меня, может быть, ты прочитаешь это письмо в тот момент, когда у тебя на уме будет что-то другое, – но позволь мне в этот момент говорить с тобой такой, какой я вижу тебя перед собой, – какой ты была в Вероне, в Париже, и какой я берегу тебя в своем сердце со всеми твоими недостатками и достоинствами.

Да, я верил, что твое чувство тоже может расти и укрепляться. Несмотря на расстояния, несмотря на разлуки. Мое счастье было там.

Я сегодня не верю в это счастье – ведь ты, между прочим, вскользь сказала, что разлука, в конечном итоге, убьет твое чувство, как это уже однажды произошло. Это не твоя вина, и я даже не хочу больше умолять о сохранении чувств – нет – разве такое возможно?! Я в это не верю.

Почему бы не видеть вещи ясно, даже если они ранят нас до глубины души. Поэтому, когда я сказал тебе в ответ на твой вопрос, что сделать для меня – жить, это было потому, что я не осмелился сказать – любить меня. Но какой смысл скрывать это от тебя? Да, я ужасно люблю тебя и чувствую, что ты ускользаешь от меня. Твоему усталому сердцу, возможно, нужно что-то еще. Мое израненное сердце нашло в тебе всё. Я не знаю, как отблагодарить тебя за огромное счастье, которое ты мне подарила, Леонор. Да, я знаю как – став твоим самым преданным слугой, то есть никогда не упрекая тебя ни в чем, даже если бы мне пришлось плакать до смерти.

Ты не виновата, что твоя доброта ко мне пробудила во мне большее чувство.

Почему ты такая красивая, такая хорошая, такая умная, такая великая и благородная?

Это не твоя вина! И почему я такой слабый и такой привязанный к тебе, как несчастный школьник, влюбившийся впервые?

Я верю, что если бы я мог больше жить с тобой, ты отдала бы мне себя с той же душой, как ты это делала иногда.

Но я также считаю, как ты и сама сказала, что постоянная разлука и совместная жизнь в течение нескольких дней тебя больше не устроит.

Вот видишь – это моя острая, непоправимая печаль, и как же мне не грустить?

Такова моя натура, я знаю, но я не могу ее изменить, слишком поздно.

Чем ты занята сейчас? Я получил твою телеграмму и был ей очень рад. По крайней мере, у тебя не возникнет лишних сложностей.

Надеюсь, что всё будет хорошо. Вчера я прочитал в газете, что дадут «Шаллан».

Предполагаю, что ты дашь спектакль еще два раза, если это окупится. Завтра у меня есть небольшая надежда утром увидеть от тебя несколько слов. Если бы ты знала, с какой яростью я бросаюсь на твои письма.

Бедная, дорогая подруга, могу тебя уверить, что в твоей жизни никто так не жил твоими письмами, как я.

Я также думаю, что никто не любил тебя более самоотверженно — то есть ради самой тебя. Ты одарена от природы, всё остальное, твой талант – всё это естественно — лишь результат.

Сегодня