12

Необходима общенациональная оборона: народное ополчение и еще одно ведомство обороны. И то и другое вступает в дело, лишь когда этого требует необходимость, когда мы оказываемся отброшены противником; с этим нельзя тянуть ни дня.

Это ведомство не должно быть связано с какими-либо из существующих органов власти; оно должно состоять из мирных граждан и солдат и обладать широкими полномочиями.

У него три задачи.

Во-первых, обратиться к людям с откровенным, правдивым призывом. Всякий, кто чувствует себя способным, может примкнуть к нему – ведь у нас достаточно мужчин старшего возраста, здоровых, готовых телом и душой помочь уставшим собратьям на фронте.

Во-вторых, все военнослужащие, находящиеся в городах, на станциях или в пути, должны вернуться на фронт, хоть некоторым и будет тяжело прервать свой заслуженный отпуск.

В-третьих, необходимо собрать на восточном и западном рубежах, в тылу и в казармах, в канцеляриях, караулах и на полигонах всех способных носить оружие. Какая польза нам теперь от гарнизонов и корпусов в России? На Западном фронте сейчас находится едва ли половина наших войск.

Обновленный фронт позволит нам оказаться в совсем иных условиях, чем тот, что сегодня так измотан.

(Вальтер Ратенау, «Фоссише Цайтунг», Берлин, 7 октября 1918 г.)

13

Любой ценой нужно избегать впечатления, что наши мирные инициативы исходят со стороны военных. Рейхсканцлер и правительство взяли на себя ответственность за этот шаг по собственной инициативе. Прессе не следует разрушать это впечатление. Нужно снова и снова подчеркивать, что именно правительство, верное неоднократно выраженным им принципам, решило сделать шаг к миру.

(Пресс-конференция, 16 октября 1918 г.)

14

Генерал Людендорф только что обратился ко мне и графу Грюнау в присутствии полковника Хайе, чтобы мы передали вашему превосходительству его настоятельную просьбу о немедленной рассылке нашего мирного предложения. Сегодня в войсках считают: невозможно предсказать, что произойдет завтра.

(фон Леснер, представитель Министерства иностранных дел, 1 октября 1918 г., 1 час ночи)

16

Райзигер лежит в одиночном карцере. Это могила – темная, холодная, освещаемая синеватой лампой. Дверь заперта, окно запечатано стеклом толщиной в сантиметр.

Итак, похоронили. Теперь всё кончено. Надо бы написать маме, что я тут. Но это запрещено. Я же сошел с ума. По высочайшему приказанию вышестоящего начальства сошел с ума. Что ж, пусть будет так. Офицер, который сбегает и не хочет больше им подыгрывать, – он же и есть сумасшедший. Сбежал, спятил, съехал с ума – это просто смешно, вот так лежать тут. И я вообще-то не говорил, что больше не играю. Генерал, я только сказал, пожалуйста, пристрелите меня, будьте любезны, но я не сделаю больше ни шагу вперед. Я больше не стану совершать величайшее преступление из всех возможных… А вы где были столько времени? И почему бы вам лично не остановить танки, а? «Но, сударь, возьмите себя в руки», – сказал он. А я заорал так, что этот гусар в лакированных сапогах аж побледнел. «Я не собираюсь брать себя в руки! – сказал я. – Я и так слишком долго держал, а если б не держал, может, все эти убитые были бы сейчас живы! Я обращаюсь к вам во всеуслышание, чтобы вы услышали! Мы все замешаны в этом бессмысленном преступлении! И я не потерплю здесь никаких смешков! К тому же будьте уверены, что танки уже входят сейчас в деревню!» Тут меня схватили – почему я не защищался? – уложили в машину, привязали к носилкам и засунули под скамью, на которой истекал кровью какой-то человек без ног, так что вскоре у меня всё лицо стало мокрым. И вот вчера вечером они ехали по городу, в запертой машине, смеялись и пели – а я громко заявлял врачам: «Господа, клянусь, я не сумасшедший! Я даже не прикидываюсь сумасшедшим! Клянусь вам жизнью, я знаю, что делаю и говорю: речь не о чем ином, как о том, чтобы сказать: я, я, я больше не буду воевать. Я больше не буду воевать. Я знаю, что подвожу товарищей и, может быть, это трусость. Ну да, я трус. Я хочу быть трусом. Говорю вам: просто пристрелите меня. Тащите сюда свои нелепые военные уставы и пристрелите меня. Но я больше не участвую. Я больше не хочу быть соучастником. Речь не о победе, в которую вы верите так же мало, как и я. Речь о том, что каждую секунду людей всё так же стреляют и калечат – но зачем? Ради бессмыслицы, ведь мы уже не в силах победить. Мы сражались годами, как ни одна армия в мире, верили во всё это, даже когда говорили „нет“. И вот – хватит. Я больше не участвую. Я больше не участвую». А они смеялись и жалели меня. «Уберите руку с моего лба! – крикнул я врачу. – Я не хочу, чтобы меня утешали. Не надо меня жалеть, я не болен, я не сумасшедший, я не хочу, чтобы меня прощали, говорю вам, я знаю, что делаю. Война – величайшее преступление из всех. Я тоже виноват. Я был виноват много лет подряд. Под моим командованием убивали людей. Теперь всё кончено. Позвольте мне расплатиться. Убейте меня, потому что я сознательно, сознательно вас предаю…»

Но когда потом я начал плакать, они стали еще жалостнее посмеиваться, приговаривая: «Бедный спятивший лейтенант». И яснее, чем когда-либо в жизни, я понял: продолжать участвовать в убийстве хотя бы еще одну секунду – это преступление.

17

Лазарет, крепость Майнц, нервное отделение.

Недельный отчет за 06–13.09.1918.

Медсестра: Нойхаген.

Райзигер, Адольф, лейтенант, ПАП 253. Состояние как на прошлой неделе. Не спит, не ест, смотрит перед собой. При попытке завести беседу в ответ говорит только: «Война еще идет. Идите в жопу!»

Постскриптум

В период с 1914 по 1918 год погибли:

один миллион восемьсот восемь тысяч пятьсот сорок пять немцев, один миллион триста пятьдесят четыре тысячи французов, девятьсот восемь тысяч триста семьдесят один англичанин, шестьсот тысяч итальянцев, сто пятнадцать тысяч бельгийцев, сто пятьдесят девять тысяч румын, шестьсот девяносто тысяч сербов, шестьдесят пять тысяч болгар, два миллиона пятьсот тысяч русских и поляков, пятьдесят пять тысяч шестьсот восемнадцать американцев. Итого: восемь миллионов двести пятьдесят пять тысяч пятьсот тридцать четыре человека.

Примечания

1

По законам Германского рейха возраст совершеннолетия наступал в двадцать один год.