так далеко, чтобы серебряные жилы закончились и…

…и с асфальтовой дороги на грунтовую мы сворачиваем, видим вдали Марту, которая около машины стоит, не замечает пока нас.

— Или рядом с замком, — Дим кивает, притормаживает, чтобы к себе меня развернуть, произнести негромко, но весомо. — И если так, то, подумай, куда могли быстро деть целый серебряный город, Север.

Подумаю, но… чуть позже.

После экскурсии.

И Марты, которая, приветствуя и ставя ладошку козырьком, вопрошает удивлённо:

— А вы чего пешком?

— Гуляем, — я отзываюсь, опережая Дима, рука которого под моими пальцами напрягается.

Ибо затрагивается та тема, которую мы никогда не поднимаем, выбираем по умолчанию пешие прогулки или поезда.

— День хороший.

— Солнечный, — Марта соглашается, не приближается, покосившись на Айта, слишком близко. — В капелле чудом сохранился витраж, причём сделанный с использованием лунного стекла. В лучах солнца от него дух захватывает. Нам повезло сегодня.

Очень.

Пусть от замка и в самом деле осталось… мало чего, и даже некогда глубокий ров превратился в поросшую лещиной и шиповником канаву, через которую обычный деревяный мост перекинули, заменили им подъемный.

И ворот, обитых железом, больше нет.

— …ещё в семидесятые года был выдвинут проект реконструкции, но его не утвердили, — Марта рассказывает с печальной увлечённостью, проводит рукой по потемневшим от времени перилам, и мост под нашими ногами поскрипывает не менее печально. — Посчитали расходы, архитектурную ценность и вероятные доходы. Расходы превысили остальное, поэтому ограничились новым мостом, за которым начинается настоящее средневековье. Если взгляните под ноги, то…

Брусчатка.

По которой некогда катились, должно быть, кареты, и Альжбета в замок вернулась вот по этой дороге. Поднялись с лязгом, впуская во внутренний двор, тяжёлые ворота, остановилась запылённая и разгорячённая пара коней.

А она вышла.

Увидела…

И я вижу.

Внутренний двор, посреди которого пересохший колодец, что досками закрыт. Высятся полуразрушенные, но всё одно высокие и прочные стены, что затянулись диким виноградом и плющом. Выступают остатки некогда величественных контрфорс подобна рёбрам, проглядывают сквозь зелень.

Пусты оконные проемы.

Гуляет, поднимая пыль, лишь ветер.

Завывает.

А когда-то тут гуляла Альжбета и брат её, замковая детвора.

Почти слышится призрачный смех и голоса.

— …из всех построек до нашего времени сохранилась только капелла и Чёртова башня. Последнюю возвели при пане Казимире, говорили, что именно в башне он творил свои чёрные дела, отсюда, к слову, и пошло такое название, — Марта вещает вдохновенно.

Заученно.

Добавляет, подумав, правду, которая у романтиков интересом вряд ли пользовалась:

— На самом деле, пан Казимир, как можно судить из записей тех же Дачицких, сделал в башне обсерваторию. Они тогда как раз начали входить в моду Европы. Он был очень умным для своего времени человеком.

И дочь воспитал такой же.

Пожалуй, к сожалению.

И по уходящей спиралью вверх лестнице Альжбета вслед за отцом явно поднималась, интересовалась тем, что неизведанно. Она подбирала, взбегая, широкие и громоздкие юбки, которые стен всё равно касались.

Я касаюсь стены рукой.

Она же ледяная.

Как и толстые прутья решётки, что вход на площадку единственного этажа башни закрывают. Навешен тяжёлый и огромный замок, который я трогаю, гремлю им.

А эхо уносится ввысь.

— Когда-то там можно было найти гномон и астролябию, армиллярную сферу и звездный глобус, сейчас не осталось ничего. Пустое помещение под купольной крышей, сквозь неё теперь хорошо видно небо, — Марта, задирая голову, улыбается печально. — Сегодня подниматься туда крайне небезопасно. По большому счёту и сюда заходить небезопасно. Как видите балки здесь деревянные, давно прогнили, удивительно, что ещё держатся.

Раздаётся, словно насмехаясь над её словами, где-то там, наверху, воронье карканье.

И я вздрагиваю.

Кажется, заразительно неприятие к этим птицам.

— Больше всего повезло капелле, — Марта, толкая дверь и выходя обратно во двор, указывает на небольшое сооружение, что стоит в отдалении.

Наособицу.

Заострённые порталы, над которыми ползут листья и полураспустившиеся бутоны диковинных цветков, и восьмигранные поврежденные башни по углам. Стрельчатые окна. И единственное окно-роза с витражом.

— Тот самый витраж с лунным стеклом, о котором я вам уже говорила, — Марта взбегает по семи ступеням, тянет одну из половинок двери, пропускает нас первыми.

В полумрак, что пропитался запахом пыли.

Заброшенности, у которой свой, специфичный, запах.

И голос Марты в этих обшарпанных стенах звучит гулко. Искорёженно и неправильно в царстве покоя и безмолвия, которое нарушать — почему-то кажется — не следует.

Нельзя.

— На Ближнем Востоке, в Египте и Сирии лунное стекло использовали ещё в восьмом столетии, а вот к нам оно пришло несколько позже. До сих пор точно неизвестно, когда и где оно было изобретено. Лунное стекло часто использовали в кабинетных или наборных витражах.

Как здесь.

И пол капеллы каменный, а три ряда скамеек деревянные. Пролом под потолком в одной из стен, через который синь неба видно. Пустой алтарь, от которого иррационально хочется держаться подальше, не подходит ни за что и никогда.

Тут больше нет святых.

Только в дальнем углу покрытая трещинами мраморная статуя кого-то, кого я безбожно и необразованно не узнаю.

— Как-то тут… неуютно, — Дим оглядывается, и в глазах его видится настороженность.

— Так многие говорят, — Марта, скользя взглядом по стенам и потолку, пожимает плечами. — Необъяснимое, правда, чувство? Идёмте.

Она, фыркая, улыбается.

Направляется через весь двор к главной части замка.

— Донжон, основная башня любого замка, там прятались на случай военных действий. Часто в этих башнях были небольшие помещения с низкими потолками, а тут… простор, широта. В Перштейнце назвать данное здание донжоном можно весьма условно. Род Рудгардов возвёл свой замок для жизни, а не войны. Огромные залы, кабинеты, спальни, библиотека. На первом этаже, в несохранившемся правом крыле, располагалась кухня.

На которой пекли когда-то праздничные пироги.

Звали последнюю хозяйку замка, чтобы орех, по традиции, она спрятала. И не думали они, что в следующем году месить тесто на эти пироги и класть орех в честь праздника трёх королей в замке никто не станет.

Не зажгутся печи.

— Во время пожара донжон был значительно поврежден, а в годы Тридцатилетней войны его разрушили окончательно. Практически. Как видите, осталась только пара стен и единственное парадный зал, через который можно было попасть в жилую часть.

Через коридоры, по которым Альжбета ходила много раз, бежала, подхватив шуршащие юбки платья, к Владиславу.

По ступеням лестницы.

Что ныне уходит в никуда, и Дим меня к ней не пускает, хватает за локоть.

— Вета…

Пропадает наваждение.

Ощущение, что два мира — прошлого и настоящего — соприкоснутся, сойдутся на обломках этой лестницы, и Альжбету я увижу.

Пойму наконец, что нас связывает, кроме