И пальцы, выпуская ручку чемодана, разжимаются сами.

А я уже бегу, чтобы не по-взрослому, не по-серьёзному на него запрыгнуть. Оказаться чуть выше и голову, касаясь его носа, опустить.

Прошептать только для него:

— Я так соскучилась, Вахницкий.

— Я тоже.

— И я тебя люблю. Я тебе редко говорю, но…

— Ты спалила Колманскоп?

— Нет, — я отвечаю не сразу.

Через вечность, в которую меня жадно целуют, не дают говорить. И думать. И я могу только держаться, цепляться за него и руками, и ногами. Дышать родным запахом парфюма, ветивера и призрачного туманного дыма.

Мне так не хватало этого всего.

Его.

Две недели — это слишком много.

Две недели — это четыреста девяносто пять звонков между его и моей работой, это холодные одинокие ночи и невыносимое желание купить билет до Праги, вернуться и вот так, запрыгнув, прижаться изо всех сил.

Две недели — это семьсот пятьдесят три «мам» по телефону, больше тысячи рассказанных очень важных событий и втиснувшаяся медвежья морда Айта в камере, потому что ну куда же без него…

— Где наш сын, Вахницкий?

— Тут, — он отвечает шёпотом, не отпускает. — Они с Савоушем ищут тебе лилии.

Уже нашли.

Потому что звенящее на весь зал: «Мама!» я узнаю всегда.

И уже я подхватываю его на руки и целую, кружу со смехом, пока всё самое главное мне за минуту вываливают.

— Мам, Айт с нами.

— Я даже не сомневалась.

— А Даша с Соней и Кирилл уже прилетели…

— Вы подняли на уши весь отель?

— Нет, мы ходили в магазин. Там по телевизору тебя показывали. Я сказал, что это моя мама!

— Какой отель, молодежь?! Вы все остаетесь у меня. Места хватит. И расступитесь, дайте обнять! Славка, стрекоза моя, прилетела-таки к старику!

— Дядя Савоуш!

— Ну, мама! А тётя не поверила! Она сказала, что ты не моя мама! Ты для мамы молодая. А ещё популярная.

— Ну ты же не поверил?

— Нет!

— Вахницкова, твой сын там в драку почти полез от таких заявлений, — Дим, забирая моего сына себе на руки, вставляет иронично, называет своей фамилией на чешский манер, как, дразнясь и веселясь, всегда делает.

А я — тоже всегда — презрительно и возмущенно фыркаю.

Машу паспортом, в котором Вахницкая уже шесть лет как написана.

— Арс!

— Мам, Даша сказала, что они приедут к нам в Гору на Рождество. Они ведь точно приедут, да? А ёлку мы ставить будем?

— Будем.

— И во дворе украсим всё? Чтоб как в сказке!

— Конечно.

— А ещё у дяди Савоуша вот та-а-кой бассейн есть.

— И ужин. Мы едем домой или как, молодежь?!

— Едем, — я соглашаюсь легко.

Жмурюсь, тормозя на миг и отставая, от подступивших вдруг слёз.

Эмоций.

Чувства полного счастья.

И встречи, которая в нашей перелетной, почти кочевой жизни после расставания наступает неизменно. Она стоит ожидания, самолётов и аэропортов, в которых, расставшись, мы всегда встречаемся вновь.

[1] Н. Гумилев «Капитаны»