помнить это, пожалуй, и не стоит, мне с ним не жить, но… он забавно кривился, как-то по-детски, и вздыхал тоскливо, когда давно и невзаправду нас ей кормила бабичка Никки.

Каша тогда незаметно перекочевала в мою тарелку.

И вспоминать это, пожалуй, не к месту.

— Я ем.

— Хорошо.

Просто отлично.

Особенно если взгляд, что нечитаем и непонятен, он отведёт, перестанет меня буравить им. Иначе палец я себе, как говорит Дарийка, оттяпаю, отрежу вместе сыром или нож в него метну. Попаду, потому что близко, слишком близко, и зря я думала, что стол огромен и монументален, не дотянуться.

Ложь.

С каждой секундой тёмная столешница всё меньше, незаметнее со следующим ударом грохочущего сердца. Сокращается незримо расстояние, и громадная кухня в размерах уменьшается, сжимается до стола, по разные стороны которого мы.

— Как Фанчи?

— Хорошо, — я перевожу дыхание, отвечаю поспешно.

Радуюсь, что вопрос, разрывающий тишину и гляделки, безопасный, а ещё… вот такой.

Дим помнит.

И домработницей, которой и без того слишком много внимания, он Фанчи не называет. Не фыркает презрительно, что я с ней ношусь и трачусь.

— К ней бегает за предсказаниями всё отделение. Она до сих про гадает. На кофе. И картах. И я решила, что ей пока будет лучше остаться под наблюдением врачей, — я рассказываю обстоятельно.

Выкладываю на тарелку сыр.

Зельц.

И не добавляю вслух, что там, в больнице, безопасней, но Дим хмыкает понимающе, а я, вспоминая нашу вчерашнюю встречу, улыбаюсь:

— Она жутко протестовала и требовала домой. Фанчи в гневе страшна. Мы с ней бодались полчаса.

— Но ты её уговорила, — Дим улыбается чуть насмешливо.

Легко.

И я, согласно кивая, повторяю:

— И я её уговорила.

— Каша, Север.

— Что?

— Каша кипит, — он поясняет всё с той же улыбкой, утягивает наверх, пока я чертыхаюсь и поспешно кручусь к плите, Айта.

Переодеваться.

И в душ, судя по волосам, что влажные.

Тёмные.

Хочется провести по ним рукой, запутаться пальцами, но я лишь крепче обхватываю необъятную кружку, грею об неё ладони, смотрю, видя своё отражение, в черноту кофе. Его вызвался варить Дим, оттеснил, шутливо пихнув бедром, меня от плиты. И можно гнать прочь мысль, что утро у нас получается каким-то слишком… домашним.

Уютным.

Парадоксально привычным.

Словно, миллионы раз до и чуть больше после таких вот утр у нас было и будет.

— У меня смена сегодня с шести, — Дим сообщает мимоходом, ерошит макушку Айта, который свою башку, поев, ему на колени пристроил, уставился, словно год не ел, наигрустнейшими влажными глазами, провожая каждую ложку и кусок, — и до пяти. Ты спать ложись, не жди. Или… ты в Прагу?

— У меня двухнедельный загул лично от Любоша. Я… здесь останусь, — я запинаюсь, но договариваю, смотрю на него. — Постараюсь разобрать дальше записи. И надо домом заняться, хотя бы коробки разобрать, что ли. Если… ты не против, конечно.

Моего общества.

Он ведь уехал подальше ото всех, а тут я…

— Не против, — он усмехается, склоняется к Айту, которого за ухом чешет, глядит, повернув голову, на меня. — Забор, где яблони, покосился. Я могу подправить, если… ты не против.

— Не против, — я отзываюсь эхом.

Так и не решаюсь, отставляя пустую кружку, сказать, что мне показалось, почудился пристальный взгляд по дороге до «Ада» и тень привиделась. Я умалчиваю, наблюдая, как он моет посуду, об этом, как и том, что случилось в Эрлангене.

Не рассказываю про железного монстра с глазами-фарами.

Я же могу ошибаться.

Скорей всего, я ошибаюсь.

Меня ведь больше не пытались сбить, напугать или похитить, как предположил Марек, а значит в Эрлангене было просто… совпадение, случайность, которая с историей пана никак не связана и о которой, следовательно, можно забыть.

Как и про сегодня.

Но… выйдя за ворота, я оглядываюсь по сторонам.

— Ты чего?

— Ничего, — я качаю головой, выпихиваю беззаботную улыбку и солнечные очки на макушку пристраиваю. — День сегодня хороший.

— Выходной, — Дим соглашается после паузы.

Недоверчиво.

Перехватывает, подозрительно поглядывая на меня, поводок, на который Айта пришлось уговаривать. Идти после умываться, избавляться от слюней, коими собакен, проявляя любовь искреннюю и большую, закапал, и на полу он меня извалял.

— Экскурсионный, — я поддерживаю бодро, не замечаю, цепляясь за подставленный локоть, косого взгляда, и шаг, подстраиваясь под меня, Дим сбавляет. — Только в Перштейнец экскурсии водят редко. Даже на всевозможных сайтах он почти не упоминается. И фотографий нет.

— Йиржи сказал, там мало чего осталось.

— А мне, что болотно.

— По картам здесь нет болот, — он отзывается… вежливо.

И разговор у нас не складывается.

Не клеится после всего… случившегося, и идти с ним под руку, делая вид, что всё как всегда и обычно, почти невозможно.

Мучительно.

Но я… стараюсь, в конце концов, не первый раз нам делать вид, а потому обжигающее прикосновение к его руке и коже я выдержу, не отпрыгну в сторону и дыхание, ощущая запах лосьона для бритья и туалетки, я не задержу.

Не буду шарахаться.

И прятаться.

Я только споткнусь на ровном месте, когда крыши Кутна-Горы останутся за спиной, а голос Дима, разрывая тишину, прозвучит внезапно.

Задастся неожиданный вопрос:

— Ты же знаешь, что под городом почти сплошные… пустоты?

— То известный научный факт, — я хмыкаю согласно, вещаю когда-то пройденную в школе историю. — Серебряная лихорадка Кутна-Горы. Под городом сплошные ходы. Копали все и всё. Особенно рьяно и тайно по собственным подвалам и дворам начали рыть после реформ Вацлава Второго, согласно которым, как известно, на добычу серебра была наложена королевская монополия, тогда же и грош начали чеканить.

— Именно, монополия. А теперь вспомни, как пишет Альжбета, — Дим предлагает, отвечает, пока я морщу лоб и нос, сам. — Говорили с Владиславом об отцовских шахтах. Об отцовских, а не королевских или государственных, Север.

— Допустим, — я пожимаю плечами, поворачиваю к нему голову, но к чему он клонит понять не могу. — Он был управляющим, она вполне могла так написать. Назначен, между прочим, пан Казимир был по личному распоряжению и доверию короля. И ему полагалась некоторая часть от добычи.

— На целый город? — Дим, хмыкая, вопрошает скептически.

Тормозит, поскольку Айт, заинтересованно принюхиваясь, тянется к столбу с указателем Кутна-горы и Перштейнца, к которому, согласно стрелкам, следует повернуть направо и девятьсот метров ещё пройти.

— Думаешь, копал самостоятельно? — я спрашиваю, поднимая очки, проговариваю, глядя в его глаза, недоверчиво. — Свои шахты. В обход короне.

Возможно?

Пожалуй…

— И где-то там, где эта самая корона не заметила бы.

— Замок?

Что и сейчас, и тем более тогда на расстоянии от города.

Однако не