Джанет Флэннер. Джексон попытался навязать Герингу ряд вопросов о возвышении НСДАП, но Геринг не позволил себя вести[911]. В ответ на вопросы Джексона о концлагерях Геринг сказал, что было необходимо поместить некоторые группы «под охрану», и сравнил нацистскую политику с «охранными мерами», которые ныне предпринимали союзники в оккупированной Германии[912].

Джексон попытался приструнить Геринга; западные судьи не дали ему этого сделать. Председатель Трибунала Лоуренс указал, что подсудимому должно быть позволено отвечать на вопросы любыми объяснениями, какие он сочтет правильными. Другие подсудимые подталкивали друг друга локтями, устраивались поудобнее и наслаждались спектаклем[913]. Тем вечером Биркетт отметил в дневнике, что ни обвинители, ни судьи не ожидали от Геринга «таких огромных способностей и знаний». Он винил в первую очередь судей в неспособности как следует управлять ходом процесса[914]. Джексон с ним полностью согласился бы. После своего провального допроса Геринга он встретился с французским и британским коллегами и излил все свое разочарование судьями Трибунала, отказавшимися контролировать подсудимого[915].

Мировая пресса радовалась возможности осветить показания Геринга: это была действительно история, способная привлечь внимание. В западных газетах публиковали статьи, где всесторонне оценивали его личность, физическое здоровье и манеру одеваться. Советские журналисты, такие как Полевой, тоже были захвачены интересом к Герингу, хотя освещали главным образом его преступления[916]. В целом западные и советские журналисты заметно по-разному описывали защиту Геринга. Один корреспондент «Нью-Йорк таймс» заметил, что многие западные журналисты, подробно писавшие о выступлениях обвинителей, теперь чувствовали себя обязанными «публиковать геринговские речи во славу Гитлеру и в защиту нацизма»[917]. Советская пресса старалась не давать слова нацистским вождям. В один из самых драматичных «дней Геринга» «Правда» коротко отметила, что Геринг излагает обычную «фашистскую пропаганду»[918].

Ил. 36. Американские власти выделили автобусы для перевозки корреспондентов между пресс-лагерем (замком Фаберов) и Дворцом юстиции. 1945 год. Источник: Российский государственный архив кинофотодокументов. № В-3007. Фотограф: Евгений Халдей

Из-за местной болтовни о речи Черчилля и из-за показаний Геринга советским корреспондентам в Нюрнберге становилось все тяжелее на душе. Но жизнь продолжалась. Полевой и другие «халдеи» по-прежнему ходили в свой любимый бар; Кармен, Вишневский и другие «курафеи» развлекались в «Гранд-отеле». Некоторые корреспонденты даже сходили на какой-то футбольный матч. Однако процесс давил на них, и сам Нюрнберг уже утратил свою новизну. 19 марта Вишневский пожаловался редактору «Правды» Петру Поспелову, что, пока Геринг дает свое представление, советским делегатам здесь становится все более «психологически трудно». «Очень все чужое, временами враждебное», – написал он, имея в виду недавнюю волну антисоветских статей в местной печати. Вишневский считал, что американские власти стали еще навязчивее шпионить за советской делегацией. Он сообщал, что в звонках для вызова прислуги нашлись «жучки» и еще один только что обнаружили в столе у Руденко[919]. (Вишневский предполагал, что виновны американцы, но возможно – и даже более вероятно, – что советскую делегацию прослушивал Смерш или НКВД.)

Ил. 37. Некоторые советские корреспонденты смотрят футбольный матч в Нюрнберге: Всеволод Вишневский (второй слева), Роман Кармен (крайний справа). 1946 год. Источник: РГАЛИ. Ф. 1038. Оп. 1. Д. 4762. Л. 2

Вишневский отметил, что на многих советских корреспондентов дурно влияют изоляция и напряжение процесса. Полевой был настолько нервно истощен, что просил, чтобы его отозвали на родину. После месяцев эмоционального напряжения и одиночества, постоянного выслушивания речей о страшных преступлениях и зверствах, такую реакцию можно было понять. Вишневский выражал сожаление, что партийное руководство, похоже, не понимает этого, и не организовало даже дружеского обмена телеграммами между Москвой и Нюрнбергом. Он продолжал посылать информационные отчеты в адрес партийного руководства, но за несколько недель не получил ни одного ответа – и стал сомневаться, есть ли вообще польза от его работы. Он также не знал, что стало со статьями, недавно отосланными им в «Правду», и опасался, не отправились ли они в мусорную корзину. Он понимал, что Нюрнбергский процесс вызывает лишь умеренный интерес у советских читателей. Но все же регулярное сообщение с Москвой было бы ценно. Он добавил, что лишь только что, в тот самый день, получил недельной давности выпуск «Правды» с интервью Сталина по поводу речи Черчилля[920].

У американской делегации на этом этапе процесса были свои проблемы. Когда Джексон на следующий день завершал перекрестный допрос Геринга, он оконфузился из-за того, что кто-то из его сотрудников неправильно перевел протокол совещания Совета обороны Рейха от 1935 года. Джексон процитировал отрывок в доказательство того, что Геринг нарушил Версальский договор, составив заговор с целью «освобождения Рейнланда». Геринг охотно исправил ошибку. В этом документе он призывал не освободить Рейнланд, а очистить реку Рейн от грузовых судов и паромов в случае мобилизации. Джексон не растерялся и спросил, замышлялись ли эти действия как часть плана перевооружения. Геринг заявил, что это были общие планы мобилизации, «какие составляют все страны». Джексон спросил, почему их держали в секрете. Геринг ответил, что не припомнит, чтобы США публиковали какие-либо свои мобилизационные планы. Это вывело Джексона из себя. Он пожаловался судьям, что Геринг усвоил «презрительное отношение» к МВТ, который обеспечивает ему такое правосудие, «какого ни живые, ни мертвые не видели от самого Геринга». Судья Лоуренс предложил разойтись и продолжить на другой день[921].

На другое утро, перед тем как продолжить перекрестный допрос, Джексон выразил Трибуналу протест. Обратившись к букве закона, он сослался на статью 18 Устава МВТ, которая обязывала Трибунал «исключать какие бы то ни было не относящиеся к делу вопросы и заявления». Лоуренс согласился, что комментарии Геринга об американских мобилизационных планах не имеют отношения к делу. Но Лоуренс заявил, что его руки связаны: свидетель защиты имеет право давать объяснения. Джексон указал на тот очевидный факт, что объяснения Геринга вошли в протоколы процесса еще до того, как обвинение получило возможность возражать. В процессе такого рода, где главное для подсудимых – пропаганда, очевидно, «не годится» менять на лету вопросы после того, как они были заданы. Тут выступил Штамер и решительно возразил против обвинений Геринга в попытках «вести пропаганду» в суде. Лоуренс невозмутимо пытался вести процесс дальше. Он согласился, что Геринг не должен ссылаться на США, и несколько беспомощно заметил, что все могли бы «просто игнорировать» этот предмет[922]. Ответ Лоуренса означал поражение обвинителей – и это знали и Джексон, и Геринг. Джексон снова повернулся к свидетельской трибуне и начал забрасывать Геринга