Однако к концу февраля раскол между Советским Союзом и Западом разрастался – и американские, и британские лидеры гораздо больше тревожились об угрозе со стороны СССР в будущем, чем со стороны Германии в настоящем. Американский дипломат Кеннан оживил страхи американцев перед советской угрозой послевоенной Европе в своей «длинной телеграмме», отправленной госсекретарю Джеймсу Бирнсу 22 февраля (в тот самый день, когда начали выступать советские свидетели). В этой телеграмме политика Советского Союза изображалась опасной и экспансионистской[879]. Вопрос о репарациях тоже достиг своего эмоционального пика. На сессии ООН в Лондоне Вышинский пытался настоять на выполнении советских требований о репатриации всех советских граждан из Европы в СССР, невзирая на обстоятельства. Это советское предложение было отклонено. Но все равно разошлись слухи о принудительной депортации из Германии в СССР граждан Латвии, Литвы и Эстонии[880].

На следующем этапе Нюрнбергского процесса советской делегации предстояло вступить в серьезную борьбу и с западными державами, и с защитой. Адвокаты защиты собирались представить документальные доказательства и вызвать свидетелей с открытой целью – оспорить ключевые пункты советского обвинения и обвинить сам Советский Союз в военных преступлениях и преступлениях против мира. В то же время растущие разногласия между СССР, с одной стороны, и США и Великобританией, с другой – особенно по поводу судьбы Германии и политико-экономической ориентации послевоенной Европы – должны были выйти наружу в нюрнбергском зале суда. Письмо Вишневского в Москву было пророческим. Чтобы преодолеть эти трудности, советская делегация должна была перехватить инициативу.

Часть III. Защита

Глава 9

В Нюрнберг приходит холодная война

Когда в среду 6 марта советский юрист Аркадий Полторак вошел в нюрнбергский зал суда, его глазам предстала странная сцена. «Скамья подсудимых напоминала встревоженный улей», – писал он впоследствии. Лица подсудимых светились надеждой и предвкушением. Уинстон Черчилль, бывший премьер-министр Британии, накануне произнес свою речь о «железном занавесе» в Фултоне, штат Миссури, и призвал англичан и американцев сопротивляться советской агрессии и тирании. В то утро американская армейская газета «Старс энд страйпс» опубликовала эту речь под аршинным заголовком: «Черчилль в Фултоне предупреждает: объединяйтесь, чтобы остановить русских»[881]. Теперь Борис Полевой смотрел, как адвокаты защиты стоят в зале суда и развернули свои экземпляры этой газеты, «как бы читая их, а на самом деле давая возможность своим подзащитным читать речь Черчилля через свои плечи»[882]. Геринг вслух заметил: «Единственные союзники, которые все еще находятся в союзе, – это четыре обвинителя, да и они в союзе только против подсудимых»[883]. В Нюрнберг пришла холодная война.

Советские обвинители только что закончили свои выступления, и тот день в суде был посвящен рассмотрению ходатайств защиты о вызове свидетелей. Но все были захвачены последними событиями на международной арене. «Как бы ни прозвучала антирусская речь Черчилля для внешнего мира, здесь, в зале союзнического суда в разрушенном Нюрнберге, она произвела эффект огромной разорвавшейся бомбы», – рассуждала американская корреспондентка Джанет Флэннер[884]. Тем вечером американский помощник обвинителя Додд написал близким, что в Нюрнберге настал «плохой день», когда все узнали о речи Черчилля, и что будет не слишком удивительно, если советская делегация хлопнет дверьми и процесс сорвется. Додд, как и Джексон, враждебно относился к СССР и в личном порядке соглашался с Черчиллем, что русские «одного сорта» с нацистами. Он также знал, что подсудимые рассчитывают на конфликт между западными державами и СССР[885]. Советские представители тоже гадали, как речь Черчилля скажется на процессе. Полевой изучал обвинителей, судей, адвокатов и подсудимых, не зная, как повлияет эта речь на их поведение. Как писал Полевой впоследствии: «кто оперативно отреагировал на речь Черчилля», так это его любимый американский бармен, который придумал новый коктейль «Сэр Уинни» – горькую смесь, которая «обжигала рот»[886].

Черчилль произнес свою речь в неудачный для советской стороны момент. Советские обвинители отлично выступили после многомесячной подготовки, а свидетели произвели сильное впечатление. Горшенин и Трайнин, два ключевых участника комиссии Вышинского, вернулись в Москву в конце февраля, как только советские обвинители завершили свои выступления. Теперь предстояло выступать защите, и процесс вступал на незнакомую территорию. Советская сторона все еще не до конца свыклась с тем, что подсудимым нацистам вообще позволили защищаться. Руденко и Никитченко привыкли иметь дело с подсудимыми, прошедшими через угрозы или пытки в НКВД, а не с враждебными, нераскаявшимися обвиняемыми, которые к тому же имели напористых адвокатов. Советская сторона рассчитывала перессорить подсудимых между собой и заставить их сорвать маски друг с друга. А защита намеревалась углубить раскол между Советским Союзом и другими странами-обвинителями. Речь Черчилля, произнесенная на американской земле, обнажила существующие противоречия между бывшими союзниками и послужила увертюрой к выступлениям бывших нацистских вождей и их адвокатов.

Ил. 33. Герман Геринг разговаривает со своим адвокатом Отто Штамером в нюрнбергской тюрьме. 1946 год. Источник: Американский национальный музей Холокоста. Предоставлено Национальной администрацией архивов и записей. Фотограф: Евгений Халдей

Выступления защиты начались в пятницу 8 марта. Зал суда был опять набит, как и во время советской вступительной речи. Его физическая структура слегка изменилась: свидетельское место подвинули ближе к скамье подсудимых. Многие подсудимые собирались давать показания в защиту самих себя.

Первым выступал защитник Геринга, и Нюрнберг гудел от волнения. Меры безопасности повсеместно усилили. Американские военные власти расставили по всему Дворцу юстиции дополнительную охрану, опасаясь возможного нападения с целью освобождения печально известного «наци № 2»[887]. Советские корреспонденты устроились на переполненных местах для прессы и снова заговорили о речи Черчилля[888]. Кармен, настраивая свою аппаратуру, оглядывал адвокатов защиты. Он отметил, что они выглядят «как зловещие птицы»[889].

Тем утром адвокат Геринга Отто Штамер начал с того, что подал в Трибунал ходатайство о вызове дополнительных свидетелей, которые могли бы опровергнуть советские заявления о виновности немцев в катынском массовом убийстве. Согласно Штамеру, после того как советское обвинение представило отчет Бурденко, несколько немецких военных пожелали выступить и сказать, что советская сторона лжет. Штамер попросил вызвать в Нюрнберг трех немецких офицеров, упомянутых в отчете (Аренса, Рекса и Ходта – все они были в советском плену), и двух других офицеров, плененных американцами и британцами (генерала Ойгена Оберхаузера и старшего лейтенанта Берга). Штамер подал еще одно ходатайство – о вызове профессора Франсуа Навилля, судебно-медицинского эксперта из