На следующий день советские делегаты беспомощно наблюдали, как Риббентроп рассказывает суду, что он и Гитлер с глубоким сожалением нарушили договоры и неохотно начали «превентивную войну против России». Риббентроп уделил много времени подробному рассказу о своих беседах с Молотовым и Сталиным. Его вторая поездка в Москву в сентябре 1939 года прошла отлично; Пакт о ненападении был «политически расширен в Договор о дружбе». Но, по мнению Риббентропа, дружба начала портиться после советской оккупации балтийских стран, Бессарабии и Северной Буковины. Эти события, а также советско-финская война заставили Гитлера усомниться в намерениях Сталина. Когда Молотов в ноябре 1940 года посетил Берлин, он заговорил о «жизненных интересах России в Финляндии» и сказал Гитлеру, что Сталин хочет также военных баз в Болгарии. Риббентроп сказал суду, что Советский Союз казался ненасытным и Гитлер вскоре пришел к убеждению, что Сталин готовится к войне против Германии. Советско-югославский Пакт о ненападении от апреля 1941 года, заключенный Советским Союзом с новым антифашистским югославским правительством, по словам Риббентропа, стал последней соломинкой, поскольку доказал Гитлеру, что Сталину нельзя доверять[956].

Ил. 38. Карикатура Бориса Ефимова на Йоахима фон Риббентропа, часть серии «Фашистский зверинец (из зала суда)». Эта карикатура была опубликована в «Красной звезде» 15 декабря 1945 года. Источник: коллекция Бориса Ефимова и «Не болтай!»

Британский судья-заместитель Биркетт жаловался, что после показаний Риббентропа процесс «полностью вышел из-под контроля»[957]. Маятник не качнулся обратно. Дискуссия о секретных протоколах продолжилась, к большой досаде советской стороны. 1 апреля, допрашивая Риббентропа, Зайдль зачитал вслух один абзац и спросил, «похожи ли эти формулировки» на те, что были в секретной части советско-германского Пакта о ненападении. Риббентроп ответил утвердительно. Затем Зайдль снова попросил разрешения представить суду письменные показания Гауса, которые к этому времени перевели на английский и русский. Руденко вновь решительно протестовал: Трибунал собрался не для того, чтобы обсуждать политику союзных стран, и вопросы Зайдля Риббентропу не имеют отношения к делу. Западные обвинители, вопреки своему обещанию делать все возможное, чтобы процесс был посвящен только странам Оси, хранили молчание. Судьи приватно посовещались и отклонили протест Руденко: при голосовании Никитченко остался в меньшинстве[958].

Зайдль начал зачитывать письменные показания Гауса, который, как и ожидалось, описал переговоры о «секретном документе», посвященном демаркации «сфер интереса» на территориях, расположенных между Германией и Россией. Когда Зайдль оторвался от документа, Риббентроп подтвердил, что соглашение было заключено в августе 1939 года, а вскоре после того, следуя его условиям, советские и германские войска оккупировали Польшу и балтийские государства. Затем Риббентроп перешел к главному выводу: если Германия виновна в планировании и ведении «агрессивной войны» против Польши, то, несомненно, «виновен в этом» и Советский Союз[959].

Руденко, Зоря и другие главные представители советского обвинения знали о секретных протоколах еще до показаний Риббентропа. Другие члены советской делегации не были посвящены в эту информацию, и откровения Риббентропа в зале суда ошеломили их. Советская переводчица Татьяна Ступникова – которая синхронно переводила показания Риббентропа на русский – впоследствии писала, каким шоком стало для нее знакомство в суде с секретными протоколами и их содержанием и с каким трудом она сохраняла самообладание[960]. Вне зала суда советские представители продолжали держать хорошую мину. Тем вечером Никитченко и Волчков были на ужине у Додда и излучали такое очарование, что Додд написал в письме родным, что «лично» некоторые русские – «действительно очень приятные люди»[961]. Следующим утром пресса оповестила весь мир, что «говорят о русско-германском соглашении о разделе Польши»[962].

Очередь Руденко допрашивать Риббентропа подошла 2 апреля. Как и ожидалось, он не смог заставить Риббентропа признать, что Германия вела «агрессивные войны» против каких-либо государств. Риббентроп настаивал, что аншлюс был реализацией мечты австрийцев и немцев о национальном единстве и что аннексия Судетской области тоже была вопросом национального самоопределения. Он утверждал, что вторжение в Польшу стало «неизбежным» из-за действий и позиций западных держав. Что касается Советского Союза, Риббентроп повторил тот довод, что Германия совершила «превентивную интервенцию», а не «акт агрессии в буквальном смысле слова». Когда Руденко заставил Риббентропа сформулировать, как он понимает «агрессию», тот уклончиво ответил, что агрессия – «очень сложное понятие, которому даже сейчас в мире не могут дать готовое определение в полном объеме»[963]. Именно такого сценария боялся Джексон на Лондонской конференции, когда безуспешно добивался, чтобы дефиницию «агрессии» включили в Устав МВТ.

Затем Риббентроп добавил: он надеялся, что разногласия с Советским Союзом можно было уладить «другим, дипломатическим путем», но действия СССР в 1940 и 1941 годах убедили Гитлера, что Россия и Англия сговорились напасть на Германию. Руденко отреагировал так, как будто Риббентроп во всем сознался: «Вы только что заявили, что все эти акты агрессии со стороны Германии были оправданны». Риббентроп наотрез отверг это и завел долгую речь, повторяя вновь и вновь, что Германия не действовала агрессивно и что война была «вызвана обстоятельствами», неподвластными Гитлеру. Столкнувшись с подсудимым, которого невозможно было сбить с толку, Руденко не знал, что предпринять, чтобы не усугубить ситуацию. «Это понятно», – заявил он наконец, прежде чем перейти к следующему вопросу[964].

С этого момента допрос Руденко покатился вниз по наклонной. Риббентроп отвергал все обвинения и заявлял, что незнаком даже с теми документами, которые явно сам подписал. Другие линии допроса пресекал Лоуренс. Наконец Руденко в раздражении обратился к Риббентропу. «Как вы можете объяснить тот факт, что даже теперь, когда перед вашими глазами раскрылась вся панорама кровавых преступлений гитлеровского режима, когда вы окончательно осознали полный крах той гитлеровской политики, которая привела вас на скамью подсудимых, – как вы можете объяснить то, что вы до сих пор защищаете этот режим и, более того, до сих пор восхваляете Гитлера?» – прогремел он. Лоуренс указал, что это «неподходящий вопрос для этого свидетеля»[965].

Когда Риббентроп покинул свидетельскую трибуну, к некоторым его документам все еще оставались вопросы. Тем вечером на совещании Трибунала обвинение продолжало протестовать против использования документов из «Белых книг», доказывая, что они поддельные. Обвинители также отметили, что большинство документов, представленных Риббентропом, носят «сводный» характер (то есть их доказательства уже были представлены ранее) и потому Трибунал только зря тратит на них время. Хорн согласился отозвать сводные документы, но продолжал требовать принятия «Белых книг»[966]. Собравшись вновь на следующий день, судьи отклонили больше половины документов Хорна. Но большая