Шрифт:
Закладка:
— Подожди, Ван, — остановил его Ким Хон. — Капитан тебя не поймет, — улыбнулся он, отчего густая сеть морщин на его лице разгладилась, сгоняя печать суровости. — В прошлом месяце мои бойцы подорвали на перегоне Хэндаохецзы-Муданьцзян военную дрезину. В ней было пять японских офицеров и один русский — белогвардеец. За это они взяли сто пятьдесят заложников. Вчера мы нашли их всех мертвыми… Одного нет: нашего товарища. Он не переходил границу?
— Нет, товарищ Ким Хон, — ответил Козырев.
— Я думал, что он бежал и пойдет к вам, — тихо выразил вслух свои мысли Ким Хон. — Прошло уже три дня. Он не мог не дать о себе знать, — все так же задумчиво говорил он, — может, где в другом месте перешел вашу границу?
— Я бы об этом знал, товарищ Ким Хон, — возразил Козырев. — Может, укрылся где у товарищей?
— Нет! — твердо возразил Ким Хон. — Сегодня мои люди были в Новоселовке…
— Не пора ли, Ким Хон, отводить отряд? — напомнил Любимов. — К майору Танака может подойти подкрепление.
— На своей земле я не боюсь ходить, — покачал головой Ким Хон. — А отводить отряд уже пора. Подай, Вэн, сигнал.
Юноша поднял ракетницу, в воздух взвилась красная ракета.
— Да… Белогвардеец, который был в дрезине с японцами — шпион, — вспомнил Ким Хон. — Он готовился идти к вам для связи с мадам Тураевой и диверсантом Жадовым.
— Хорошо, хорошо, Ким Хон! Я все доложу, вам пора! — заторопил Любимов.
— Прощай, Лю-бим, до встречи, — крепко пожал Ким Хон руку Любимову и Козыреву.
Козырев и Любимов смотрели вслед, пока партизаны не поднялись на сопку.
6
Семья, с которой подружилась и жила последние дни Вера, встретила Федора Ильича предупредительно. Их воспоминания были скупы и носили деловой характер. Узнав Федора Ильича должно быть по фотографии, женщина сказала спокойно и обыденно:
— Вот и папа!
— Вот и папа! — механически повторила дочь и, взглянув на него, пронзила тишину: — Па-а-па!
Она судорожно плакала у Федора Ильича на руках. Она уже что-то понимала, осмыслила. Бурлов стиснул челюсти. Но скупая мужская слеза непрошенно застлала глаза.
— Ну, ты чего? Чего, Соня? — запоздало и хрипло проговорил он.
— Папе нужно умыться и тоже кушать, — все так же деловито проговорила женщина. — Потом ты поспишь и пойдешь с папой гулять. Правда, Сонюша?
— У-ау-у… — захлебывалась она, затихая и постепенно успокаиваясь.
Обед длился долго. Хозяева расспрашивали Бурлова о дороге, о Дальнем Востоке, о японцах. Изредка он или она делали меткие замечания, из которых Федор Ильич понял, что многое из рассказанного им знакомо.
Потом он гулял с Соней. Мать за все время Соня упомянула раз или два вскользь, без грусти и вопросов. Дома его предупредили, что девочка даже не знает, что в этом городе где-то есть могила ее матери. Она для нее просто отсутствовала и постепенно забывалась.
Дома Федора Ильича не опекали. Только перед вечером, зайдя к ним с дочерью в комнату, мужчина сказал:
— Чтобы не скучать: или со мною на торжественное заседание, или с женщинами в кино.
Под женщинами он подразумевал свою жену и Соню.
Бурлов принял первое. У ворот их ожидала машина. Они выехали за город, переехали по мосту реку и углубились в степь. Где-то слева, за перевалом, вспыхнуло зарево.
— Наш завод! — любовно пояснил мужчина.
В большом и новом зале было много народа, больше мужчин. Многие в полувоенной форме, в рабочих костюмах, с грязными лицами. «По-окопному!» — подумал Федор Ильич.
За трибуной говорил щуплый на вид мужчина в пенсне.
— Переходящее Красное Знамя Центрального Комитета партии и Государственного Комитета Обороны завоевали челябинцы. Нам за колонну танков «Уральский комсомолец» председатель ГКО объявил благодарность. Восемь человек награждены орденами…
— Через шесть дней мы должны выдать партию танков «Амурский колхозник», — говорил оратор. — Они идут на фронт. Танкисты для испытания и приема их уже прибыли, — указал он на сидевшего в президиуме полковника. — К концу месяца необходимо дать колонну танков. Среди них и наш «Сибирский металлург».
По спокойному тону оратора Бурлов понял, что это не призывы, что за его словами стоят до секунд рассчитанный график упорного труда, непоколебимое стремление к победе.
— Кто это говорит? — тихо спросил Бурлов.
— Секретарь комитета, представитель ЦК партии, — шепотом отозвался мужчина.
В перерыве в фойе неожиданно грянул оркестр, молодежь закружилась в танце. Пожилые собирались группами, оживленно и довольно поздравляли награжденных.
— Это тебе орден от Родиона Яковлевича Малиновского за «Московского рабочего»!
Все это поразило Федора Ильича.
То, что Бурлов увидел в этом когда-то маленьком и малозаметном городке, превзошло все его представления о военной Сибири.
— Это первая партия танков? — не выдержав, спросил Бурлов. Он знал, что на его вопрос могут не ответить, что он может показаться наивным, но он знал, что в батарее его спросят.
— Нет! — коротко бросил он и через минуту просто, без тени неловкости добавил: — По понятным причинам я вам не могу назвать цифры, хотя вы и политрук. Но в относительных измерениях вам необходимо знать. Дома, очевидно, спросят… Мы выпускаем в пять раз больше машин, чем до войны, а по крепости — это лучшие наши машины, и заметьте, что против других поводов у нас пока просто мастерская, времянка под небесами…
— Хорошая времянка! Завод!
— Для победы можно и заводом назвать.
«Пожалуй, он прав, — подумал Федор Ильич. — Именно здесь, в тылу, куется победа!»
* * *
«…В это трудное для Родины время, — торопливо писал Рощин, — я как гражданин Советского Союза, как командир Красной Армии и как коммунист, считаю своим долгом быть в рядах действующей армии. Прошу оказать мне доверие и направить на фронт».
Переписав рапорт начисто, Рощин адресовал его начальнику артиллерии армии генералу Николаенко. С тех пор, как был получен приказ о направлении Ошурина в резерв Главкома, Рощин понял, что не может больше оставаться в части.
Заклеив конверт, старший лейтенант вызвал батарейного почтальона и приказал передать пакет в штаб дивизии.
«Сделано — конец!» — Рощин подошел к койке и лег. — Ошурин без года неделю младший лейтенант, а уже воюет. Правда, у меня тоже нет боевого опыта, но зато есть практические навыки, фундаментальная подготовка. Он закрыл глаза…
Почувствовав чье-то прикосновение, Рощин вздрогнул. Перед ним стоял Бурлов.
— Товарищ старший политрук, наконец-то! Здравствуйте! — обрадовался Рощин.
— Наконец, добрался. — Бурлов — в свежем обмундировании, туго перепоясанный широким ремнем, улыбающийся — выглядел молодо. Устроил дочку у родных, — сообщил он. — А как здесь? Что нового?
