Шрифт:
Закладка:
«Знамя России», Нью-Йорк,
6 января 1956 года, № 135. С. 12
Запах трупа
Автор выпущенной издательством им. Чехова книги «Петербургские зимы» Г. Иванов, друг и ученик Н. Гумилева, начавший печататься с 1912 года. В его прошлом – бодрая поэтика, стремление к борьбе. В его настоящем… об этом в конце статьи.
Г. Иванов знает поэтов последних предвоенных лет Петербурга и, несомненно, любит их, любит и всю атмосферу литературно-артистической жизни тех лет. Обвинить его в злословии, подобном бунинскому, ни в какой мере нельзя, а, следовательно, нельзя и заподозрить в утрировке, вымысле, тенденциозности. В своей книге он правдив и объективен. Кроме того, книга написана ярко, талантливо, и читается с неослабевающим жутким интересом. Жутким? Да, жутким. Ведь нельзя без жути смотреть на подающий еще признаки жизни, но вместе с тем уже разлагающийся труп. Именно такими трупами показано в книге Г. Иванова младшее поколение «Серебряного века» русской поэзии и его столпы в последние годы их жизни.
Перед читателем Блок, «мечтавший всю жизнь о революции».
Я сегодня, гражданин, плохо спал,Душу я на керосин променял…[116]Страшной, безносой ведьмой обернулась к нему «Прекрасная Дама» его юности, которой он пропел и свою последнюю песню, роковую поэму «Двенадцать». По свидетельству Г. Иванова, в последние часы своей жизни Блок требовал сожжения всех экземпляров этой поэмы. Г. Иванов видит в этом трагический перелом духовной жизни Блока, но так ли это? Был ли действительно распад души поэта результатом роковой ошибки или он вытекал, был следствием всей направленности его творческой жизни?
Автор «Петербургских зим» дает ряд картин из дореволюционной жизни Блока: его тяга к грязным трактирам, к компании пьяных пошляков. Перед читателем невольно встает аналогичный облик Свидригайлова – то же опустошение души, гниение, безысходность…
«Эх, эх, без креста…»Я сам не видал в эти годы Блока, но часто встречал В. Брюсова и его тогдашнюю подругу поэтессу Адалис[117]. Тем же свидригайловским запахом несло от обоих.
Как должен был чувствовать себя попавший в эту зараженную, тлением атмосферу свежий и к тому же талантливый человек? Мог ли он защититься, устоять, сохранить себя?
Г. Иванов показывает наряженного оперным пейзаном Есенина, выходящего на эстраду с букетом искусственных васильков; показывает тоже ряженого и подрумяненного Клюева. Оба они пришли в литературный Петербург «Серебряного века» целостными русскими мужиками. Один от рязанских полей, другой – из олонецких лесов. Автор гремевшей тогда поэмы «Стенька Разин» Сергей Городецкий загримировал их лица и души. Этого требовали изыски «Серебряного века». Оба поэта погибли.
Необычайно ярки и типичны для той эпохи данные Г. Ивановым портреты М. Кузьмина и Р. Ивнева. Оба они блестящие в своей творческой внешности, но внутренне опустошенные, рафинированные снобы. Первый из них, автор утонченно-порнографических «Крыльев», тогда «владел думами» молодежи. Второй – аристократ, вращавшийся в высшем петербургском обществе, – в дальнейшем цинично продавался большевикам.
Список таких продавшихся поэтов «Серебряного века» я мог бы несколько дополнить. Г. Иванов дает в своей книге верный и выпуклый портрет поэта Владимира Нарбута в его молодости. В 30-х годах тот же Нарбут редактировал мои брошюры о республиках Средней Азии и тщательно вставлял, где только возможно, имя Сталина и славословия ему. Мы часто встречались, и я могу засвидетельствовать, что он, оставаясь беспартийным (в партию его не приняли), был правоверней и подхали-мистей любого партийца.
Куда девался другой наш общий знакомый, прекрасно описанный Г. Ивановым Борис Пронин[118], содержатель ночных богемных кабаков и друг всех поэтов «Серебряного века», я не знаю, но на Соловках я встречал некоторых членов контрреволюционной организации начала двадцатых годов, выданных этим Прониным и почти полностью истребленных. В их числе было несколько молодых поэтов и артистов. Данные Г. Ивановым зарисовки быта пронинского кабака вполне уместны в книге. Они очень характерны, как иллюстрации литературного «феврализма».
Полон интереса и неожиданности для большинства читателей данный Г. Ивановым портрет прозаика Муйжеля[119], писателя «с убеждениями», бойко строчившего революционно зажигательные рассказы «из народной жизни». Этот революционный народник неожиданно для автора книги, а еще более для читателя оказался… генералом, к тому же штабным. В паре с ним дефилирует другой генерал и профессор Военно-Медицинской академии, содержавший и культивировавший «вывернутых наизнанку» футуристов Крученых, Бурлюка и пр., обративших его солидную казенную квартиру в непотребное место.
Непристойные кощунственные радения… кривляния свыше всякой меры… вывихи остатков мозга и души… поклонение дьяволу… пьянство… наркотики… а надо всем безмерная самовлюбленность и, что еще ужаснее, преклонение общества перед подобными «гениями». Таков закат «Серебряного века» русской поэзии. Таково вожделенное утро революционной творческой русской интеллигенции.
«Пальнем-ка пулей в Святую Русь!..»Кто же отлил эту пулю? Кто вложил ее в патрон?
«Петербургские зимы» Георгия Иванова чрезвычайно ценная, исторически ценная книга. Она точно так же, как и прекрасная книга А. В. Тырковой-Вильямс «На путях к свободе», ярко и правдиво освещает нам «февральскую стадию» развития русской «прогрессивной» интеллигенции, но не в общественно-политической, как у А. В. Тырковой, а в литературно-творческой ее части.
Хор «властителей дум» того времени поет в «Петербургских зимах» в унисон и в полном внутреннем созвучии. Один лишь голос диссонирует ему. Это твердый гордый голос Н. Гумилева, христианина и монархиста. Он единственный, сохранивший свою живую душу в этой дьявольской свистопляске, чего не обходит молчанием правдивый Г. Иванов, без предвзятости и даже любовно повествующий о том веке, пережитки которого еще дают себя чувствовать в Зарубежье.
Кто же они? Каковы они теперь? Быть может, пережитая катастрофа, очистила их, освежила их больную, зараженную кровь?
Ответ на эти вопросы дает тот же Г. Иванов в другой своей книге «Портрет без сходства», сборнике его стихов, насыщенных жутким, безысходным пессимизмом.
«Трубочка есть? Водочка есть?Всем в кабаке одинакова честь», —пишет он в ней.
Прочтя эту книгу два года тому назад, я не поверил в искренность автора. Его страшные гойевские маски показались мне умышленным обманом, мистификацией читателя. Но прочтя «Петербургские зимы», я вижу, что Г. Иванов был вполне искренен и в «Портрете без сходства». Запах трупа, исходивший от этой его книги, не был ни мистическим, ни трюком виртуаза. Он был реальностью. Теперь я понял, что иначе не могло быть…
Ценная, очень ценная книга «Петербургские зимы», неоспоримый документ недавних, к счастью, уже минувших лет.
«Наша страна», Буэнос-Айрес,
7 марта 1953 года, № 164. С. 6
Марк Алданов
«Живи как хочешь»
Почти у каждого писателя бывали работы, от которых впоследствии ему хотелось бы отречься. Так случалось даже с Л. Толстым и А. Чеховым. Возможно, что в этом
