она стояла с поднятой рукой, готовясь его испепелить. Означало ли это, что он приветствовал её?.. Но почему тогда коцитцы, союзники Нергалима и Эрешкигаль, едва не убили ее? Оттого ли, что демоны были порождением тьмы без оглядки на разум, а коцитцы были людьми, дикими, кровожадными, бездушными, пусть поклонявшимися древним темным существам, посему не ощущали они в ней родственной тьмы?..

— Это ли предназначение моё, Аштариат?! — прошептала Акме, хватаясь за голову. — Ты в Кунабулу меня отправила, чтобы оставить меня здесь?.. Ты никогда не снишься просто так, Аштариат!

— Проклята… проклята… проклята… — отозвалась Иркалла многоголосым хором гнусавых голосов.

«Единственное, что остается мне, — избавить всех тех, кто окружает меня, от опасности. Мне надо бежать, скрыться от глаз их. Уничтожить все то, что мне принадлежит, ибо лишь мне это по силам. А после уничтожить себя, чтобы я не стала матерью нового зла, новых страданий стольких людей!.. Я отправлена в Кунабулу, чтобы сопровождать брата, чтобы помочь ему избавиться от зла, которое я сама в себе же несу! Лорен — брат мой, заменивший мне отца, кровь моя и плоть, союзник мой. А ему — враг, которого ему нужно уничтожить?! Аштариат, ты всё знала, но открыла всё лишь теперь!»

Она не стала рыдать. Взяв себя в руки, Акме пыталась соображать. Она не могла заставить спутников своих повернуть обратно. Мирослав, движимый лишь корыстными побуждениями, в жизни не услышит её доводов. Сбежать тоже не могла. У саардцев останутся кронпринц, Гаральд. А в Верне — Августа.

Недавние надежды встретиться с братом и остальными, померкли. Несмотря на чувства свои, на бесконечную любовь к брату, Гаральду, привязанность к остальным членам кеосского отряда, по предназначению своему она была их заклятым врагом и всегда будет, пока жила в ней эта проклятая сила.

Надежды на счастье видеть брата, на счастье долгой радостной жизни рушились громко, разбивая ей сердце. Она малодушно пожалела обо всем, что с ней случилось, начиная с того момента, как в дом её дяди вошел герцог Атийский, Аберфойл Алистер, первый, кто начал череду всех её несчастий. Хотя отец Гаральда всего лишь выполнял приказ Трена Вальдеборга.

Интересно, знал ли король, что отправляет её с братом на смерть? Потомок Вальдеборгов, тех самых, которые убили её предка.

Но стоило Акме подумать о Гаральде, и сердце накрыла нежность. Она не смела жалеть о тех добрых и открытых людях, которых встретила. Более не смела жалеть о том путешествии, где нашла своё счастье. Она не смела жалеть ни о светлом лике Плио, которая имела неосторожность влюбиться в своевольного, гордого и самовлюблённого Лорена. Да разве могла Акме жалеть об улыбках Гаральда Алистера, его поцелуях, объятиях? Ни в одной церковной книге не было записи о них, но в Саарде она стала его женой. Молодая женщина не представляла, значило ли это для Гаральда столько же, сколько для неё. Он ведь пошёл за ней, рискуя жизнью, когда никто не верил, что она жива. И нашёл её в логове карнеоласских врагов. Акме никогда не хотела любить мужчину и выходить замуж, чтобы служить мужу всё отпущенное ей время и прилежно рожать детей. А Гаральд показал, какое это блаженство — любить и быть любимой.

И она начала горячо молиться, прося о том, чтобы неведомые ей силы уберегли Лорена и остальных из кеосского отряда от бед.

«Теперь остаётся самое тяжёлое, — подумала она. — Надо как-то всё объяснить Гаральду…»

Утром Акме ни с кем не заговаривала, и все, исподтишка наблюдая за нею, старались её не дёргать. Гаральд не задавал вопросов. Молодая женщина любила в нём это качество: он чувствовал её, мог прочитать за несколько секунд, словно открытую книгу. Стоило ему хоть однажды заглянуть ей в глаза. Атиец видел, что с возлюбленной происходит мрачная перемена, переживал, волновался, но полагал, что всё можно исправить и преодолеть.

Лишь однажды Акме раскрыла рот. Узрев мертвенную бледность и испуг на лице кронпринца, она тихо спросила Мирослава:

— Что с Густаво?

— Он лишь сегодня увидел некоторые нечеловеческие особенности облика Цесперия. Теперь не может отвести глаз от его удивительных ног и рожек.

Кронпринц быстро пришёл в себя. Несколько минут изумленно пялясь на уже раздраженного зараколахонского целителя, нодримец внезапно пришёл в неописуемый восторг и даже позабыл о своём тяжело раненом плече.

— Фавн в Зараколахоне! — недовольно съехидничал Ягер. — Какая редкость!

— … я всё детство провел в мечтах о том, чтобы хоть одним глазком увидеть фавна!.. — донеслось до Акме, и она поймала себя на том, что улыбается, грустно, но улыбается.

На Цесперия посыпались колкие, но добродушные шутки товарищей, давно к его облику привыкших, фавн махнул на них рукой и начал ворчливо помогать кронпринцу собираться.

Ей стало немного легче, и она вздохнула. Решив, что пока не будет думать о своей печальной судьбе, Акме постарается уделять как можно больше времени окружающим её людям.

Густаво усадили на коня Реции позади неё, которая громче всех ходатайствовала именно за своего коня, как самого выносливого и с самой легкой ношей.

— Все же сделала Его Высочество, раненого, нуждающегося в покое, своим спутником! — воскликнула Акме с неожиданным весельем.

Реция встретила её лучезарной улыбкой и задорно рассмеялась.

— Густаво — сын правителя, и я — дочь правителя. Нам есть, о чём поболтать.

Кронпринц засмеялся, открыто и заразительно. Почти как Арнил.

Гаральд, Лако и ещё двое мирославцев шли далеко впереди, тщательно исследуя ближайшие проходы и залы. В руке Мирослава был единственный факел. Строгим голосом запретил он Акме дотрагиваться до камней Иркаллы, чтобы она не зажигала висящих на стенах факелов, чтобы не волновала она страшные горы.

Стены в свете одинокого огня, переливались россыпью всех цветов радуги, погружая проходы и залы в тихое чудесное сияние. Часто попадались путникам ручьи, узкие реки, многовековые гроты. Путники лишь изумлялись, когда вода пробивала себе путь через все эти многовековые камни и живительно журчала в мертвых коридорах, путешественникам поднимая настроение.

Реция заразительно смеялась, непринужденно болтая с Катайром и Ягером. Кронпринц Нодрима беседовал с Цесперием, который ехал рядом. Он увлеченно расспрашивал фавна о его детстве, которое тот едва ли мог помнить, но увлеченно рассказывал кронпринцу о быте то немногое, что знал.

Акме ехала в стороне от них, ближе к Мирославу и Цере. Они не отвлекались на разговоры и постоянно глядели по сторонам.

— Ты печальна, девочка моя, — по-отечески проговорил Мирослав, властно глядя на нее. — Неужто ночной кошмар встревожил тебя столь сильно? Что бы не видела ты, помни, что это всего лишь сон,