— Спасибо. Я не голодная, — сказала Кати, хотя есть хотелось так, что крутило живот. — А…

И не смогла больше сказать ни слова. Язык будто прилип к небу. Очень осторожно Кати села на краешек стула.

Герберт протянул руку и взял чистый стакан, как будто заранее приготовленный.

— Сегодня знаменательный день. — Он налил немного вина из бутылки и подвинул стакан Кати. — Вот. Выпей со мной.

Она невольно спрятала руки за спину.

— Нет. Я же не пью. Мне всего тринадцать!

Герберт хрюкнул:

— Ну да. И ты у нас вся такая правильная… Это хорошо, конечно, успеешь еще начать, куда спешить-то?

Кати промолчала. Ей было неприятно слушать эту болтовню, хотелось встать из-за стола и оставить его одного. Но куда она могла уйти?

— Так где…

— Но сегодня можно, — продолжил Герберт, не замечая ее попыток вставить слово. — Есть замечательный повод.

— Какой еще повод?

— Сегодня у тебя родился брат, вот какой. У тебя брат, а у меня — сын, и мы должны это отметить. Так что бери стакан.

Кати молча протянула руку. Она знала, что это должно было случится, знала с самого начала. В какой-то мере даже ждала этого дня. И все равно слова Герберта оглушили ее, как удар грома, прямо над головой. Малыш родился! У нее есть брат!

Герберт стукнул по ее стакану, и дешевое стекло тихо звякнуло.

— Ну, поздравляю! Два с половиной кило. Мелковат, конечно, но ничего. Мы его откормим.

Пить Кати не стала, просто смочила губы кислым вином, но Герберта это устроило. Он затолкал в рот бутерброд с колбасой, так что щеки его раздулись.

— А что с мамой? — спросила Кати. — Как она?

Герберт нахмурился, будто не понял вопроса, и лишь несколько секунд спустя его лицо просветлело.

— С твоей матерью? Ну… Вроде все в порядке. Жить будет.

Он поднял стакан, допил вино одним глотком и громко рыгнул.

— Врач сказал, что могло быть и хуже, но все обошлось, так что можно не переживать. Нет, ты представляешь — сын! У меня родился сын! Я назову его Маркус, как моего отца. Или лучше Герберт: будут Герберт Большой и Герберт Маленький…

— Когда ее можно будет увидеть?

— Ребенка? Завтра. Часы приема с двенадцати до трех, ну а через пару дней их выпишут домой. Тогда и отметим по-настоящему: придут парни с работы, все дела.

Он вдруг подмигнул ей, да так, что Кати вздрогнула.

— Ну что, кончилась твоя беззаботная жизнь? Готова учиться менять подгузники?

Кати улыбнулась. К счастью, ей хватило на это сил и не пришлось растягивать губы пальцами.

— Пойду приму душ, — сказала она. — Что-то я устала сегодня.

Герберт махнул рукой, мол, Кати вольна делать все, что пожелает, а ему до этого нет никакого дела.

— Или Огастус? — сказал он. — Как моего деда. Могучий был мужик… Нет. Лучше все-таки Герберт…

Кати встала. Ей стоило немалого труда просто выйти из комнаты, а не выскочить из нее сломя голову. Хотя и этого Герберт бы не заметил.

Она смогла успокоиться лишь час спустя, стоя под хлесткими струями. Вода обжигала кожу, густой пар вытеснил из крошечной ванной весь воздух, и без жабр невозможно было нормально дышать. Но вода смывала… Нет, не горести, печали и страхи, а только мысли о них, но этого было достаточно. Сейчас ей не хотелось ни о чем думать, хотелось просто раствориться в горячих струях и мыльной пене. Герберт, бывало, ворчал, чтобы она экономнее расходовала воду, но сейчас ей было на него наплевать. Да чтоб ему пусто было!

Когда Кати вышла из душа, Герберт уже спал. Развалился на кровати, раскинув руки, и громко храпел. Он не стал раздеваться, так и уснул в одежде и дырявых носках. Кати прибралась на кухне и вылила остатки вина в раковину. Не из вредности, а чтобы оно не воняло здесь всю ночь. Мокрые волосы слишком хорошо впитывают запахи, а ей не хотелось прийти завтра к матери, благоухая дешевой выпивкой. К тому времени как она закончила, Кати уже засыпала на ходу. Последнее, на что хватило сил, — это разложить диван. Глаза сомкнулись еще до того, как голова коснулась подушки.

И все же, где-то на границе сна и яви, за мгновение до того, как она отключилась, в голове мелькнула запоздалая мысль. Она ведь обещала Хенриху то, чего у нее нет… Получается, она пообещала речной твари своего брата? Для девочки, которая любит сказки, ее провели, пожалуй, слишком легко.

Страница дневника: 20 апреля

Когда ты последний раз танцевала?

Уже и не помню. Точно не в этом городе, хотя, когда мы здесь поселились, мама хотела отдать меня в секцию. Раньше я занималась ирландскими танцами, и мне очень нравилось. Но… Когда мама привела меня на прослушивание, я ничего не смогла. Просто стояла столбом, пока преподавательница уговаривала меня показать хоть что-то. Будто меня превратили в каменную статую! А потом я не выдержала и убежала в слезах. Мама полчаса уговаривала меня выйти из туалета. Больше на танцы мы не ходили.

Так обидно! Мама ведь возлагала на меня большие надежды, а я ее так подвела… А еще — она об этом не говорит, но я-то знаю, — она надеялась, что танцы помогут мне найти новых друзей. Мама очень за меня переживает, ей кажется будто это она все делает неправильно, будто из-за нее я такая одинокая… Она себя винит, но думает, будто это я ее обвиняю — из-за Герберта, из-за малыша и вообще, — и от того на меня злится. А мне не хватает слов, чтобы объяснить ей, что все совсем не так. Она тут вообще ни при чем. Просто я больше не могу танцевать. Наверное, я просто выросла?

Зови меня рядом с водой

Почти две недели Кати удавалось избегать встречи с Лаурой.

Она перестала ходить в школьную столовую, а общих уроков у них, к счастью, не было. Если же Кати замечала ее в коридоре, то всегда получалось улизнуть и спрятаться в каком-нибудь кабинете, а чаще всего — в школьной библиотеке. Кати была там на хорошем счету, и ее пускали в такие места, куда Лауре путь заказан.

Но, скорее всего, Лаура сама не искала встречи. Может, успокоилась, а может, решила таким образом проучить Кати. Мол, пусть она мучается и