Шрифт:
Закладка:
Во время его политического возрождения в 1988–1989 годах и затем вновь во время его прямого соперничества с Горбачевым в 1990–1991 годах сравнения с другими странами стали у Ельцина более заметными. В своих поисках мировоззрения, способного прийти на смену ленинизму, он пришел к альтернативе – рыночной демократии и либерализму, – которые идеологически преобладали в мировой системе во второй половине 1980-х годов. Говоря более конкретно, посещение супермаркета в Хьюстоне в 1990 году, по его словам, стало для него травмирующим опытом; это привело его к выводу, что социализм – несбыточная мечта и что капитализм, вероятно, – единственный реальный путь к процветанию. При этом в руководстве и вокруг него было много других политических деятелей, уже сделавших подобные выводы. Таким образом, гегемония рыночной демократии на международном уровне стала фактором, который повлиял на всех, кто отвергал ленинизм, и подвиг их рассматривать либерализм как единственно возможную альтернативу. Однако, учитывая его политическое соперничество с Горбачевым, Ельцин переиграл бы Горбачева в направлении антисистемных действий независимо от того, имелась ли серьезная международная альтернатива существующему строю. В публичной политической риторике Ельцина 1989–1990 годов слишком мало ссылок на соображения международного порядка, чтобы утверждать обратное.
Что касается непосредственного международного давления, то оно еще меньше влияло на политические решения Ельцина. Действительно, в 1989–1990 годах он был сильно разочарован, что западные правительства отказываются признать его законным политическим лидером СССР. Соединенные Штаты и их западноевропейские союзники в то время пытались заручиться поддержкой Горбачева и считали Ельцина неудобной персоной, если не нарушителем спокойствия. Еще осенью 1991 года президент Буш пытался предотвратить формальный распад Советского Союза. Фундаментальный политический выбор Ельцина в 1989–1991 годах был в основном сделан вопреки, а не в ответ на прямое давление со стороны международных игроков.
Ельцин, 1991-1993
Осень 1991 года обычно считается поворотным моментом в советской и российской истории. Это был звездный час Ельцина и начало этапа его политического господства. Уровень его харизматического авторитета поднялся до новых высот в августе 1991 года, и он воспользовался этим моментом, чтобы начать разработку всеобъемлющей программы по преодолению унаследованного им развала и для создания основ нового порядка. Нарастающий экономический кризис в стране, центробежные силы в республиках и дальнейшая дезинтеграция государственных институтов являлись косвенными факторами, которые привлекли внимание Ельцина, но пока не заставили его реагировать. Кроме того, организованные общественные и политические силы в России оказались бессильны заставить его реагировать так, как им того хотелось. Игроки на международной арене практически не повлияли на политический выбор Ельцина, но подействовали на его решения по экономической реформе. В целом осенью 1991 года у Ельцина были как никогда развязаны руки. Он имел возможность выбрать для себя опции реагирования на кризис. Соответственно, его личность и убеждения стали определяющими факторами его выбора. Его решение добиваться права на руководство посредством указов, его сопротивление созданию президентской политической партии и решение дистанцироваться от демократических сил – выбор, который ему никто не навязывал. Выбор этот отражал его личные предпочтения.
Решения Ельцина относительно экономической реформы были сформированы под влиянием более широкой комбинации сил и обстоятельств. Чтобы получить контроль над распадающейся экономикой, необходимо было что-то делать. Неолиберальные советники (как российские, так и иностранные) при поддержке международных финансовых институтов решительно настаивали на определенном курсе действий; российские экономисты предлагали в том числе и другие варианты. Восприимчивость Ельцина к советам неолибералов еще нуждается в объяснении.
Эта восприимчивость отражала его социализацию в советской системе и личностные качества, которые привели его к исполнению роли «штурмовика» в этой системе. Учитывая свидетельства его воспоминаний, а также тех, кто на него работал (см. главу седьмую), мы можем понять, почему Ельцину в то время импонировала «шоковая терапия». Его привлекла революционная стратегия по устранению препятствий на пути построения новой социально-экономической системы – стратегия, контрастировавшая с «полумерами», за которые он критиковал Горбачева. «Шоковая терапия» в восприятии Ельцина напоминала широкомасштабную кампанию по преобразованию общества – болезненное, но необходимое лекарство от летаргии для российских граждан; она напоминала культурную революцию. Требовалось, чтобы все граждане решились преодолеть свою леность; в противном случае им грозили суровые тяготы и лишения. Ставка была сделана на молодежь.
Эти предпочтения были чем-то большим, чем просто выражением личностных качеств Ельцина. Они были укоренены в марксистско-ленинской традиции – миссионерской, прогрессивной и оптимистичной. Сталин, Хрущев и Горбачев стремились преобразовать общество, видоизменив «человеческий фактор» (или реализовав его потенциал) и открыто обращаясь к молодому поколению. Они тоже начали общенациональную мобилизацию с целью построения не имеющего прецедентов общественного порядка. Действительно, Ельцин оправдывал свою экономическую революцию с помощью понятий, поразительно похожих на те, к которым прибегали его предшественники. По мнению Хэнсона, Ельцин подражал марксистско-ленинскому «преодолению исторических барьеров» [Hanson 1997], в этом конкретном и узком смысле не отличаясь от Сталина, Хрущева или Горбачева. Несмотря на то что Ельцин публично отрекался от марксизма-ленинизма, кое-что от этого образа мышления у него оставалось. «Строительство капитализма» при Ельцине отвергало социалистическое содержание, однако оно имитировало тот подход к «первоначальному накоплению капитала», который отличал как ранний капитализм, так и строительство социализма в СССР.
Хотя организованные общественно-политические силы внутри России не вынуждали Ельцина принять именно эту экономическую стратегию, международное воздействие в реальности оказало серьезное влияние на сделанный им выбор. К косвенным международным влияниям можно отнести воцарившийся после окончания холодной войны дух времени, сопряженный с торжеством рыночной демократии и необычайной привлекательностью «западной цивилизации» как модели для подражания и спасения от краха. Такое косвенное влияние осуществлялось независимо от политики западных правительств и международных финансовых институтов; но свою роль сыграло также и прямое давление из-за границы. Финансы России были в ужасающем состоянии, и правительства западных стран обещали крупномасштабную помощь, если она примет догматы Международного валютного фонда. Следовательно, хотя Ельцин в силу своих личных качеств и своих убеждений был предрасположен к принятию революционной экономической стратегии, он также осознавал, что в этом направлении его подталкивают «кнут и пряник» из-за рубежа. Возможно, он чувствовал себя пленником обстоятельств. Другие политические деятели, включая Горбачева до него, не шли на уступки западным советникам. Вместо того чтобы рассматривать Ельцина как лидера, которого Запад заставил выполнять свои приказы, нам следует видеть в нем человека, личность и убеждения которого предрасположили его к согласию с доводами Запада. «Штурмовик» счел «шоковую терапию» подходящим лекарством от болезней своей страны
