class="p1">Но имелось и другое различие между стадиями нахождения на вершине власти Хрущева и Брежнева, с одной стороны, и Горбачева – с другой. И Хрущев, и Брежнев продвигали комплексные программы, куда выборочно включались элементы программ побежденных ими реформистски настроенных политических соперников. Ранее осудив упор Маленкова на легкую и химическую промышленность наряду с его торопливостью в налаживании отношений разрядки с Соединенными Штатами, Хрущев включил обе эти цели в свою программу на 1959–1960 годы, хотя продолжал при этом преследовать цели, которые он установил для себя во время борьбы за преемственность. Точно так же, после поддержки на этапе борьбы за власть тяжелой промышленности и воинственной позиции по отношению к Западу, Брежнев включил в свою политическую пропаганду 1970–1971 годов программу развития легкой промышленности, а также масштабную программу разрядки напряженности, хоть и продолжал преследовать традиционные цели.

Такая частичная реинкорпорация могла быть результатом того, что они ощущали потребность в расширении коалиции на фоне политической незащищенности, с которой сталкивается даже партийный лидер на этапе нахождения на вершине в системе, не обещающей фиксированного срока пребывания в должности и сулящей мрачные перспективы в случае ухода[386]. Какими бы ни были истинные мотивы, это приводит к тому, что программа лидера становится еще более амбициозной, обещая множество благ максимально широкой аудитории.

Примечательно, что Горбачев не прибегал к избирательной реинкорпорации. Столкнувшись в 1985–1986 годах с неспособностью «ускорения» улучшить экономические показатели и с сохраняющимся тупиком в отношениях между Востоком и Западом, Горбачев не предложил комплексной программы, основанной на сочетании «ускорения» и реформ, жесткой внешней политики и избирательных уступок. Вместо этого он отказался как от «ускорения», так и от традиционалистской внешней политики и предложил всеобъемлющую радикальную программу. Правда, как мы видели в главах пятой и шестой, Горбачев все чаще пытался сдерживать слишком быструю или слишком далеко заходящую радикализацию внутренней политики, но это означает лишь то, что он опасался, как бы чрезмерный радикализм не привел к обратным результатам. Верно также и то, что Горбачев последовательно выступал против видения будущего, которое являлось бы чисто рыночно-капиталистическим или либерально-демократическим; но это означает лишь то, что он на протяжении всех лет своего правления не представлял себя ни капиталистом, ни либеральным демократом. По сравнению с тем, что он предлагал в 1985–1986 годах, радикальные программы Горбачева 1987–1988 годов, хотя и были разработаны с некоторой тактической осторожностью, оставляли довольно мало возможностей традиционалистам внутри режима; поэтому многие консерваторы порвали с ним в политическом плане в 1988–1989 годах. В 1987–1988 годах он не поддался искушению искать безопасную политическую гавань в компромиссной, «промежуточной» программе. Вместо этого он пришел к выводу, что всесторонний переход к новому курсу внутри страны и за рубежом невозможен без трансформации политической системы. Поклонник программы Горбачева мог бы утверждать, что это было частью его «величия» как трансформирующего лидера.

Изложенные выше закономерности позволяют сделать следующие обобщающие выводы. Тот факт, что Горбачев предлагал всеобъемлющую и амбициозную программу перехода к идеализированному будущему, не следует приписывать главным образом его уникальной личности или исключительным убеждениям; идеология и организация режима подтолкнули бы любого лидера к подобной идеализированной всеобъемлющей программе, но конкретное содержание программы Горбачева и ее всеобъемлющий радикализм внутри страны и за рубежом, безусловно, можно приписать личным качествам и убеждениям этого человека. Другие аргументы, претендующие на объяснение причинно-следственной связи, не представляются убедительными. Радикальные стратегии Горбачева не представляли собой согласованной реакции Политбюро на объективные обстоятельства; на деле они были весьма спорными. В 1986–1987 годах радикальные общественные силы не были достаточно мобилизованы, их слишком легко было запугать, чтобы возложить на них, как на причину, ответственность за появление горбачевской программы[387]. Климат мнений в политическом истеблишменте ожидал перемен и, таким образом, был фактором, способствующим и помогающим, но не определяющим масштаб или содержание желательных политических изменений. Идеологическая традиция могла поддержать разные подходы к «возобновлению движения страны вперед».

Международные влияния были как косвенными, так и прямыми. Косвенно привлекательность западного благополучия и притягательность культурной вестернизации росли по мере того, как падала уверенность советской элиты в превосходстве или хотя бы работоспособности собственной системы. Напрямую политические реформы Горбачева одобрялись зарубежными правительствами, тогда как военная политика США при Рональде Рейгане подчеркивала неспособность нереформированного Советского Союза продолжать конкуренцию в качестве глобальной сверхдержавы. Однако ни одно из этих влияний не объясняет внутриполитических реформ Горбачева 1987–1988 годов. Его комплексная программа сулила демократию «социалистическую» и отвергала подражание западной либеральной капиталистической демократии. Западные правительства в то время не оказывали давления на Горбачева с целью демократизации советской системы. Более того, вывод о том, что Советскому Союзу необходимо реформироваться в более либеральном направлении, чтобы конкурировать в современном мире, был сделан Горбачевым и другими «коммунистами-реформаторами» еще до прихода к власти Рейгана.

Короче говоря, мы могли бы с уверенностью утверждать, что любой лидер, в том числе Лигачев, консолидировал бы власть и представил бы программу всестороннего прогресса в стране и за рубежом. Можно также предположить, что программа эта была бы направлена на то, чтобы остановить спад советской экономики. Но за тем, как Горбачев использовал авторитет, накопленный им к 1987 году, позволяют проследить его обязательства по прекращению холодной войны, возрождению советского общества (предпочтительно ненасильственными методами) и построению социалистической демократии в СССР, наряду с его стремлением делать все это с помощью средств, позволяющих сохранить как основные «социалистические» ценности, так и его собственную политическую роль[388].

Радикализацию внешней политики Горбачева в этот период также можно приписать его личностным качествам и личным убеждениям. Не существовало определенного политического консенсуса, определяющего выбор уступчивой внешней политики; ни общественные силы, ни идеология, ни логика политической конкуренции не диктовали выбора. Западники из числа интеллигенции поддерживали Горбачева и побуждали его к действиям, но их было относительно немного и они не имели возможности покарать его, если он не последует их совету. Он решил прислушаться к их советам и учиться у них. Идеологическая традиция позволяла Горбачеву оправдывать свой выбор идеалистическими, даже утопическими идеями, но вряд ли эта традиция давала повод к отказу от антиимпериалистической борьбы. Политическая конкуренция могла предоставить Горбачеву стимул перехватить инициативу. Однако в прошлом такая конкуренция приводила к выборочной реинкорпорации и учитывающей различные интересы программе, а не к далеко идущей радикализации, которую теперь отстаивал Горбачев.

Большинство западных наблюдателей считают, что Горбачев сам сделал такой выбор; некоторые, однако, принижают его роль, утверждая, что стратегия администрации Рейгана не оставила советскому лидеру альтернативы. Они утверждают, что международные силы вынудили Горбачева выбирать между проводимой им политикой и политикой бескомпромиссной, которая еще