отпустили.

– Свободен, Черныш.

Егор настолько потерялся, что повернулся, чтобы уйти.

– Погодь, Черныш, – сказал Кока-Коля. – Держи подарок. Халява…

Он развернулся и сильно ударил Егора в глаз.

– Все, иди.

Егор шел и плакал от обиды и унижения. Так его никогда еще не лажали. Так его никогда еще не опускали. Он плелся, опустив голову и глядя сквозь слезы под ноги на бруски, которыми замощена площадь. Ему казалось, что перед ним – нескончаемая стена, которую не обойти, сквозь которую не пробиться… И уже потом, когда он миновал Плешку, перед его взором тянулась все та же глухая стена из серых камней.

Он пешком дотащился до дома и поднялся на седьмой этаж.

– Гошка, кто ж так распахивает? А Лумумба?! – закричала мама из кухни.

И тут тоже! Хоть бы разочек, хоть бы раз без упрека.

Он доволокся до своей комнаты, где Лумумба нежился на тахте.

– С чужого места, ниггер!

Егор смахнул кота на пол, повалился ничком и закрыл глаза. И опять, как прежде, перед ним поплыла серая каменная стена, застившая весь белый свет.

– Егорушка, милый, – позвала мама. – Иди сюда.

Он поднялся и поплелся на кухню. Мама, принаряженная, в новом фартуке стояла у кухонного стола, на котором красовалась стопка книг.

– Дорогой мой Гошенька, – ласково пропела она, – поздравляю тебя…

Подняла на Егора глаза и ахнула:

– О господи! Опять?

И, словно ослабев, опустилась на стул.

– Бедный мальчик…

Понурила голову, упершись взглядом в узор на клеенке, на которой ряд за рядом тянулись серые прямоугольники, уложенные как кирпичи. Мама водила пальцем, медленно очерчивая один прямоугольник за другим, и говорила тихо, словно причитая:

– Ну когда же это закончится? Я просто не нахожу никакого выхода… Идти в милицию? Опять скажут: «Подростковые ссоры. Мальчишки в этом возрасте всегда дерутся». Нет, надо уезжать… Куда? Где будет по-другому? Если б только я раньше знала… Егорушка, сынок, прости меня! Если б знала…

Егора качнуло к ней.

– Мам, не плачь. Ништяк, как-нибудь перекантуемся.

Мама резко подняла голову.

– Егор! – она смахнула слезу. – Сколько раз я просила тебя не употреблять жаргон.

Егор сжал зубы.

– Неужели ты не сознаешь: говоря, как они, ты сам становишься таким же. И учительница опять жаловалась, что слышала, как ты на перемене выражался.

– Я не выражался, – пробормотал Егор, тупо разглядывая узор на клеенке.

– Ксения Федоровна мне говорит: «Мальчик он у вас умный. Развит не по годам, книжки читает, но язык, язык… Словно не из интеллигентной семьи, а шпана какая-то…» Ох, Гошка, не могу тебе передать, как мне все это не нравится.

Егор взорвался:

– А мне, думаешь, нравится?! Мне нравится? Что я буду, как белая ворона?! Все так говорят.

– Не все. Возьми Марека Рубинштейна, Вадика Сечкина, Ашота…

– Я не Ашот или Марек, – буркнул Егор.

Мама встала и подбоченилась:

– Чем же это ты хуже их?

– Я не хуже!!! – закричал Егор.

– Конечно, не хуже. А какой же?

– Я как все!

Мама тяжело вздохнула:

– Ну ладно, мистер Как-все, давай ужинать. Ты руки-то мыл?

– Мыл.

– Покажи.

Егор выдвинул манипуляторы.

– Мыть, – приказала мама, едва взглянув.

И как она различает, мыл или нет?

Он угрюмо поплелся в ванную. Умывшись, встряхнул мокрые руки, завернул кран и враждебно уставился на свое отражение в зеркале над раковиной. Ну и квазимода! Разбитая рожа черна как ночь, губы вывернутые. А бельма-то, бельма – глаза б на них не смотрели… Только волосы – вроде ничего, но и те курчавятся, как у барана. Эфиоп. Папуас, ядрена Родионовна, Пушкина мать!

– У-у-у, образина черномазая.

Показав себе язык, Егор вернулся на кухню. Мама опять светилась как солнышко.

– Егорушка, сынок, ну иди, дай я тебя обниму.

Обняла его и прошептала:

– А я купила Филипа Пулмана. Все его книги… Тебе в подарок. Поздравляю, мой мальчик. Совсем уже взрослый…

Мама отпустила Егора, пригладила волосы:

– Извини за скромный дар. Но ничего, к лету приобретем велосипед…

Егор и забыл, что сегодня – день рождения. Язык чесался попросить: «Не надо велосипеда! Лучше дай половину того, что он стоит». Но он только буркнул:

– Спасибо, мам… Клево. А велосипеда не надо.

– Как это не надо?! – возмутилась мама. – Скутер нам, конечно, не по карману, но велосипед-то… Ты разве не хочешь иметь велосипед?

– Хочу, – уныло проворчал Егор.

– Вот и хорошо, – бодро сказала мама. – И еще один сюрприз… – она выждала эффектную паузу, – от твоего отца.

– Привет из черной Африки, – скривился Егор.

– Не паясничай. Перед отъездом он просил вручить, когда тебе исполнится тринадцать.

Мама положила на стол конверт и маленький сверток из серебряной фольги, обвязанный красной ленточкой. В конверте – листок. Почерк – старательный, ученический.

Дорогой мой сын Егор!

Судьба развела нас по разные стороны океана, но я люблю тебя и очень рад, что ты почти достиг совершеннолетия.

Передаю тебе талисман, который в нашей семье переходит от отца к сыну.

Твой отец

Жустен Ахомадегбе

В свертке оказалась резная фигурка размером с ладонь – уродливый горбун, африканский божок из черного полированного дерева.

Лучше бы денег прислал.

– Нравится? – спросила мама.

– Классный презент, – уныло пробормотал Егор.

– Тебе не угодишь. А по-моему, замечательный подарок. Настоящая африканская работа. Наверное, очень древняя и, как знать, может, – мама таинственно улыбнулась, – может, даже магическая…

Егор сгреб подарок, письмо и встал из-за стола.

– А поесть? Я приготовила тебе что-то вкусненькое.

– Спасибо, мам. Не хочется.

У себя в комнате он плюхнулся на тахту, бросил рядом подарок и погрузился в мрачные раздумья. Он беспокойно метался на лежаке, бросался то так, то сяк и мысленно предавал Кока-Колю самым жутким и фантастическим карам, пытал его самыми немыслимыми пытками, которые только знал или сочинял тут же на ходу.

Что-то острое ужалило его в хребет. Егор выругался и запустил руку себе под спину, но ничего не нащупал. Он перевернулся на бок, твердое вонзилось ему под ребро. Он спрыгнул на пол и обшарил складки смятого покрывала. Пусто, как в танке. Егор сдернул с тахты плед, встряхнул. На пол выпал маленький деревянный уродец. Где ж ты прятался, редиска? А ну, поди-ка сюда, дай на тебя посмотреть…

Истуканчик на ладони ехидно щерился, как бы напоминая о гнусной ухмылке Кока-Коли: держи халяву, Черныш. Егор швырнул горбуна назад на кровать, но тут же одумался – деревяшка ни при чем, а Илюшу позабавит.

К другу в дверь он постучал истуканом – прямо в серединку подковы, нарисованной фломастером: тук-тук-тук, а вот и мы с новым дружком. Открыла Илюшина мать.

– Егорушка, хороший мой, как славно… Входи, милый, входи…

Нахмурилась – увидела фингал.

– Опять дрался! А без драк уже и жизни нет?!

– Я не…

– Помолчи. Силен как бугай, так силу не знаешь куда девать?! Лучше бы Илюшу почаще навещал.

Как водой из ушата окатила.

– Ну, чего застыл? Иди уж… Только помни – не волновать его! Ты понял? Не волновать!

Илюша лежал в постели, закрыв глаза, бледный, слабый. Тонкие пальчики сжимали авторучку – любимую его фишку с прозрачным корпусом и лампочкой внутри, сияющей голубым неоновым светом. Сейчас погашенная волшебная палочка была похожа на больничную пробирку для анализов.

– Илюха, а я до тэбе, – с порога закричал Егор, потрясая талисманом. – Дывысь, яка цацка!

Илюша открыл глаза.

– Клевый у тебя макияж, – проговорил он слабым голосом.

Егор махнул рукой: перекантуемся.

– Эх, будь силы, – прошептал Илюша. – Мы бы…

– Илюха, ты у нас Илья Муромец. Встанешь и пойдешь махать налево и направо.

Илюша молчал. Прозрачная авторучка в его руках то вспыхивала голубым сиянием, то гасла.

– Собаку! Надо собаку. – Он потянулся к тумбочке у изголовья, выхватил из стопки книгу и принялся лихорадочно ее листать. – Вот, читай. Бультерьер! Злобный, верный хозяину… Да, конечно, только бультерьер. Нет, лучше немецкую овчарку. Фашисты использовали против людей. А теперь мы – против фашистов.

– Мама не разрешит, – сказал Егор.

– Тогда тазер купим.

– Скажи еще, генератор силового поля.

– А что?! Приобретем боевого робота, – слабо засмеялся Илюша. – Терминатора.

– Танк, – сказал Егор.

– Точно! Т-34. Или «тигра». Нет, живого тигра-людоеда.

– Тираннозавра!

– Да, стащим в музее кость и клонируем, – подхватил Илюша, размахивая сияющей волшебной палочкой.