– Спит твой друг, – шепотом сообщила Ольга, стоя на пороге. – Кажется, наконец пошел на поправку…

Она разглядывала Егора с непонятным любопытством.

– Зайди попозже. Приходи непременно. Илюша тебя очень ждет… Я ему рассказала про твои подвиги.

Тащиться ни с чем наверх? Егор зашлепал вниз, раздумывая, с каких это пор его болезнь называют геройством. Других подвигов, сколь помнится, он не совершал. Он был уже возле выхода из подъезда, когда где-то позади, на лестнице, уходящей вниз, что-то зашелестело, зашуршало… Егор вздрогнул и резко обернулся, глянул туда, он уже не мог оторвать глаз от новой железной двери, закрывавшей вход в подвал. Большой висячий замок был продет в грубо приваренные кольца, а поперек стальной дверной рамы косо приклеена бумажная лента с печатями. Егору вдруг стало жутко, а уйти почему-то не мог, стоял и смотрел…

Дверь медленно приоткрылась. Теплым тухлым воздухом изнутри колыхнуло бумажную полосу, прилипшую одним концом к ржавому листовому железу. И будто встречным потоком потянуло Егора вниз – посмотреть, проверить, не чудится ли, не мерещится ли, что открывается запертое на замок. Он сам не понимал, почему его так туда тянет. Как лунатик, он неуверенно спустился к подвалу и был уже на последней ступеньке, когда темная щель раздвинулась шире, и из нее высунулась багровая бугристая харя, завешенная лохмами.

Словно черный свет вспыхнул, и перед Егором вдруг разом, от края до края, развернулась вся неизвестно когда минувшая ночь. С отчетливой резкостью всплыло землистое лицо, высвеченное лежащим на ведре фонарем.

Звякнул, качнувшись, замок, висящий на одной петле.

– Это ты? – хрипло спросил Егор.

Багровая образина качалась перед ним, дверь поскрипывала, собираясь закрыться, но не закрылась. Запекшиеся губы шевельнулись:

– Я…

Оба лица – то, ночное, и это, неясное, – наплывали одно на другое…

Обгорелые губы опять раздвинулись:

– А ты… кто?

Мысли мешались… Что сказать?.. твой… твой хозяин… нет… это я тебя оживил… как объяснить?.. что говорят бокоры своим зомби?.. следуй за мной, о раб… показать ему Легбу…

Звякнул замок, мотнувшись в петле. Дверь закрылась.

Не помня себя, Егор добрался до своей комнаты. Легбы не было ни на столе, ни в ящиках стола, ни по углам, ни за батареей, ни в рюкзаке, ни в кармане выглаженной и аккуратно сложенной клетчатой рубахи, в которой он спускался той ночью в подвал… Опять спрятался. Егор встал на колени и обследовал укрытия под кроватью. Все. Больше искать негде.

Егор как был, одетый, растянулся на разобранной постели. Значит, все-таки получилось… Когда он ожил?.. Обидно до слез – сотворить живого робота и не знать, как им управляют… А он совсем не похож на тех зомби, что показывают в кино… Бутылочка из-под кока-колы… Попала ли туда душа зомби?.. Где она теперь, бутылочка?..

Егор устало закрыл глаза, а когда открыл, шторы были раздвинуты, и по серому небу за окном невозможно было угадать, утро сейчас или вечер. Он чувствовал себя здоровым и бодрым. Первая мысль: у меня есть зомби! А остальное – пустяки. Придумаю, как им управлять. Илюша поможет. И Легба.

Однако истукан как в воду канул. Егор – на кухню. Мама хлопотала у плиты.

– Ты не знаешь, где мой… амулет?

Она, словно не слыша, продолжала сыпать макароны в кастрюлю, пока не высыпала все, смяла прозрачную пачку и проговорила негромко:

– Я его выбросила.

– Мама!!!

Она опять помолчала, потом резко:

– Незачем голову чушью забивать.

– Но это же из Африки! Магический…

– Никто тебе ничего не передавал. Ниоткуда.

– А талисман? Письмо!

Мама пригладила волосы.

– Егорушка, ну какие сейчас талисманы? Двадцатое столетие на дворе, не каменный век. Еще три года и вообще в третье тысячелетие перейдем… Не хочу тебя огорчать, но, видно, придется… Статуэтку я купила в сувенирной лавке возле метро, а письмо написала сама…

Егор как стоял, так и сел.

– Прости меня, – сказала мама. – Надо было заранее догадаться, что ты примешь это так серьезно… Что ты настолько еще мал… или… Не знаю… Или что ты стал настолько взрослым… Прости меня… Мне хотелось сделать настоящий подарок.

– Значит… это не он…

– Нет, конечно! Он, наверное, даже не знает… что ты есть…

– А он… он действительно… ну, этот… потомственный колдун?

Мама слабо усмехнулась.

– Нет, Егорушка. Его родитель торгует электроникой. Обычное буржуазное семейство… Они и сынка-то послали учиться в Россию бартером, в обмен уж не знаю на что.

– Зачем ты меня обманывала?! – закричал Егор.

Мама села за стол, напротив.

– Зачем другие матери говорят сыновьям… брошенным… что их отцы – полярные капитаны? А представить твоего папашу с его черной смазливой физией – на фоне льдов и торосов, да еще в кителе с золотыми шевронами… Нет, это какой-то постмодернизм! У меня на такое просто сил не хватило. Другое дело – травяные юбочки, амулеты, колдуны… Надо все же соблюдать стиль.

Егор чуть не взвыл от бешенства.

– Так, да?! Кошке стиль, а мышке…

– Мышка должна иметь голову на плечах, – вспыхнула мама. – Не хватит ли носиться с детскими фантазиями?! Пора знать, на каком свете живешь.

Егора колотил озноб. Холодно было так, что зубы стучали, а перед глазами тянулась бесконечная снежная пустыня и где-то вдали – еле различимая фигурка черного колдуна в маске под пальмой, торчащей из сугроба.

Он встал и молча вышел.

В голове, зависнув, вертелось: ну и колотун, наверное, в этой Африке. Не скоро он сообразил, что выскочил во двор в одной рубахе и сидит, уставившись в землю, на задворках возле гаражей. Начал накрапывать холодный дождик, Егор сгорбился и обхватил себя руками. В снежной-то Африке сейчас наверняка поднялся буран. Как там выжить без шубы и валенок? А как выжить здесь без Легбы, без истукана, который вовсе не магический, а так, подделка, дешевый сувенир. Сила? Егор, как ни всматривался в себя, не мог отыскать ничего, кроме холодной пустоты. И никакой опоры. Ему чудилось, что земля уходит у него из-под ног с глухим скрежетом.

Егор вскочил и попятился.

Чугунная круглая крышка люка, лежащая вровень с землей, медленно приподнялась еще выше, затем сдвинулась в сторону, встала на ребро и тяжело опрокинулась вбок.

Из отверзшейся дыры показалась голова, обвязанная грязным платком. Под тряпицей – нечто расплывчатое, землистое, с багровым волдырем на щеке… Нечто страдальчески передернулось и извлекло на свет трясущуюся руку, также землистую и покрытую струпьями. Следом выползла вторая – и тоже в язвах, с черными ногтями…

Явление замерло, собираясь с силами. Передохнув, принялось рывками выбираться на поверхность. Наконец вылезло – после нескольких попыток – и выпрямилось, с усилием сохраняя равновесие и, казалось, недоумевая, что делать дальше. Взгляд его, опущенный долу, обозрел территорию возле изношенных башмаков и двинулся по направлению к Егоровым кроссовкам. Тусклые глаза медленно поднялись по штанинам джинсов, перебрали пуговицы легкой рубашки и остановились на лице Егора. И вдруг застыли.

Стоптанные подошвы шаркнули – вспять, к люку. Голова, повязанная ветошкой, подалась вперед. Воспаленные веки зажмурились. Щетинистая челюсть отвисла, обнажая гнилые зубы. Веки опять раскрылись – проверить, не ошиблись ли глаза. Правая рука пугливо отмахнулась невесть от кого. Полезла за пазуху левая… Видно, мутный ум в замешательстве бросал несообразные приказы, а тело не могло взять в толк, чего от него требуют. Голова помоталась, взяла наконец себя в руки, и тело зашагало к Егору.

Егор резко врубил задний ход. Он не сводил глаз с наступавшего, который двигался толчками, неуклюже и скованно, словно был обвит путами по рукам и ногам. Совсем как в детстве, когда Илюша, мертвенно-бледный, шел на него, закатив глаза и раскинув ручонки со скрюченными пальчиками, Егор пятился и не мог заставить себя броситься вперед и проскочить мимо… Его спина уперлась в стену.

Фигура в расхристанном рубище надвинулась, ручищи потянулись к Егору. Он пополз спиной по стене, уворачиваясь. Ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш… Спина ощутила угол. Острая грань, как ось, повернула Егора. Его втиснуло в пустоту – в узкий промежуток между двумя металлическими гаражами. Передвигаться здесь было можно только боком. Егор – шажок за шажком – пропихивался в глубину прохода. Теснота не давала обернуться и посмотреть, есть ли выход. Одноликий Янус, глядящий лишь