шерсти, мой же Батоко не имеет и этой приметы. Не потому ли в его лысой голове нет никакого ума? Разве другой муж потерпел бы грабителей, похитивших лучшую мою курицу?.. Кто вернет мне ее?

Не все согласились с намеками Уцы, что ее курицу угнали бандиты по наущению Данизат.

— Станет банда воровать твою курицу! — возражали ей. — Бандиты охотнее бы угнали коней у Мусы.

Однако Уца не сдавалась:

— Не всем нужны кони, иным и куры… Пускай председатель советской власти даст мне другую курицу.

— Тебе — курицу, а мне — кровать, — решила соседка Уцы Аминат.

— Зачем кровать? Какую кровать тебе надо?

— А ту, что забрали в доме Шардановых.

— Ишь ты! Я помню день, когда аллах принес водою кровать для Дисы, так разве то была княжеская кровать? А ты хочешь княжескую, с железной пружиной.

Началось обсуждение достоинств и недостатков пружинной княжеской кровати. Одни утверждали, что кровать с пружинами хуже, чем кровать без пружин, другие не соглашались с этим. Сторонники простых кроватей говорили:

— Нужно, чтобы сердце и во сне опору имело, а на пружине мягко, как на облаке, поэтому можно и провалиться: кажется, что вот-вот куда-то упадешь.

Аминат согласилась с этим:

— Дали бы хоть твердую, но не знаю, у кого просить, кому писать.

Ей посоветовали пойти в город, там, дескать, есть писаря с легкой рукой. Но необходимость идти в город страшила не одну Аминат.

— Зачем в город?.. Разве поймешь теперь, кто в городе старший, кто вместо Клишбиева? Одни посылают к Иналу, другие — к Казгирею, а третьи — к Астемиру. Давлет же говорит, что главнее всех теперь он.

Кстати сказать, после избрания Астемира Баташева председателем ревкома в Шхальмивоко как-то само собой получилось, что Давлет начал заправлять делами комитета крестьянской взаимопомощи. Пустые сапетки во дворе дома Нургали и самый дом отданы были под будущее хозяйство комитета, сокращенно называвшегося ККОВ. Здесь и утвердился Давлет. Он не без основания утверждал, что сейчас процветание ККОВа одна из главных забот советской власти, а следовательно, председатель ККОВа (люди говорили — «Кова») один из главных деятелей.

Но бывало, что Давлет делал серьезную уступку. Иногда он говорил, что есть человек главнее его, Давлета, — это прокурор. Не все знали про такого человека, прежде кабардинцам не приходилось слышать о прокуроре, ни один человек не превосходил Клишбиева в делах закона и беззакония, и потому многие верили утверждению Давлета, что прокурор — это и есть главное лицо советской власти.

— Иди в город к прокурору, — советовали Уце. — Прокурора даже Давлет боится.

— Как она пойдет в город? Не следует идти туда, — предостерегали Уцу благоразумные люди. — Она не знает надписей. А тот, кто не знает надписей, может в городе пропасть.

С этим согласились и вспомнили, как один кабардинец ходил в городе от надписи к надписи до самого вечера, к прокурору не попал, а попал в Нальпо. Его там приняли за вора и арестовали…

— А кто это Нальпо?

Никто не мог объяснить этого, как никто толком не знал, кто же это такой прокурор, которого боится даже Давлет, как он выглядит.

— Говорят же тебе, медная голова, что это самый главный человек советской власти! Пришла советская власть — стал прокурор. Я слышал, как в городе говорили: без его воли и конокрада судить не могут.

— Скажу я вам, кабардинцы, что наш Саид главнее прокурора — он судит по закону Магомета. К нему и надо идти. А то покуда разберешься, куда лучше идти, — и день кончится.

Мулла Саид теперь был в должности главного кадия, чем очень гордились его земляки.

Много непонятного порождал новый, революционный порядок, ставил небывало трудные задачи и перед Иналом в Нальчике и перед Астемиром в Шхальмивоко…

Споры во дворе «председателя советской власти» не затихали. За плетнем, по которому весело побежали солнечные пятна, показалась голова Давлета. Председатель ККОВа был в мохнатой папахе, с кинжалом за поясом. Хотя Давлет и старался заверить земляков, что председатель ККОВа главнее председателя ревкома, втайне Давлет завидовал Астемиру и не терял надежды все-таки свалить соперника и занять его место. Видимо, это состояние боевой готовности побуждало его надевать воинственную туркменскую папаху — где только он достал ее? — и лучший свой кинжал всякий раз, когда он направлялся к мирным сапеткам, все еще пустующим.

— Эй вы, неразумные, — протрубил из-за плетня Давлет, — я вам скажу, кто главный!

Но тут из-за другого плетня, с другой стороны двора, послышался голос Дисы:

— А кто скажет мне, куда и к кому идти с моим несчастьем? Кто защитит бедную вдову? Знаете ли вы, что лавочник Рагим, законный жених моей дочери, подал на меня в суд? Я живу с Астемиром крыша в крышу, курицы перелетают со двора на двор, а какую пользу я от этого имею? Я ломаю голову, из каких средств заплатить хотя бы четвертую долю, а председатель советской власти в это время спит. Вот вам справедливость!

Диса пролезла в дыру и показалась но эту сторону плетня.

— Верно! — опять возвысил голос Давлет. — Какой это председатель, который спит, когда его двор полон жалобщиков! Эй, Астемир, вставай, а то я сам буду забирать приношения… Давай, давай. Нафисат, яйца, давай, давай сюда и курицу…

Иные из жалобщиц по старой привычке пришли к председателю с приношением: у этой выглядывала из корзины голова курицы, у другой — утиный нос и даже горлышко бутылки, заткнутое кочерыжкой. Женщины шли не в ревком, помещавшийся в доме Гумара, а сюда, потому что в «присутственное» место женщине ходить неприлично.

Думасара не знала, как поступить с просителями: то ли приглашать их, согласно закону гостеприимства, то ли, наоборот, не впускать толпу даже и во двор, покуда еще не встал Астемир?

Тембот и Лю, протирая глаза и слегка ежась в тени, на утреннем холодке, показались на крыльце, и, пользуясь тем, что дверь открылась, одна из женщин быстро шмыгнула в дом с корзиною в руках. Это была Нафисат, бойкая жена подслеповатого мельника Адама. Веселый караульный Казгирей только и успел перекинуть винтовку из одной руки в другую. Лю осенила надежда: а вдруг винтовка на минуту окажется в его руках?

Думасара пробиралась между людьми с ведром. Новая, хотя и не рыжая корова но старой памяти звалась Рыжая и хорошо наполняла его молоком.

Услышав шаги в доме, Астемир решил, что это Думасара.

— Нет, это я, жена мельника Адама, — отвечала просительница с порога.

— Зачем ты, Нафисат?

— Я, почтенный, большевик-старшина, председатель советской власти, — не скупилась просительница на полный титул. — Это я, кому же быть еще? Кто принесет тебе