— Я сам на двух сразу бзитча, — нес дальше свой вздор Давлет, ему казалось, что его выдумка превосходит выдумку деда, выстрелившего в потолок, и это воодушевляло его. — Потому что сыт шха… шир… псыр… свобода…

— Хватит! Гусак какой-то! Вздор! Чепуха! — роптали люди. — Так гогочут индюки, если им подсвистеть.

Иссякал запас терпения и у председателя.

— Скажешь все это на базаре, где выставишь в мешках свой лук и чеснок, — сдерживая улыбку, остановил оратора Инал.

— Пусть о новом законе говорят на языке, понятном для всех, — послышалось справедливое требование, а в задних рядах, там, откуда кричали о собаке и лошади, вдруг раздался выстрел.

Все обернулись. Но нет, на этот раз стрелял не веселый, добродушный Баляцо, и опять послышался тот же сильный, самоуверенный голос:

— Позвольте и мне сказать два-три слова на моем родном языке!

Да, это был голос, знакомый не одному Астемиру, — голос знаменитого князя-конокрада. «Жираслан, — подтверждая его догадку, зашептались вокруг. — Это сам Жираслан».

— Ты чего хочешь? — прокричал со своего места Инал. — Говори, если есть что сказать…

Подняв над головой маузер, Жираслан трижды выстрелил в потолок, превзойдя этим и тщеславный задор Давлета и бескорыстно-восторженную выходку деда Баляцо. И прежде, чем уйти, Жираслан проговорил в тишине, наступившей за выстрелами:

— Вот язык, на котором я буду напоминать о законах наших отцов. На этом языке мы будем решать спор… Казгирей! Вместо тебя буду говорить я. Раз твой кровник сам опускает перед тобой оружие, обезоруживая этим тебя, вместо тебя буду говорить я… Да! Я за тебя!.. Против тебя!..

Матханов был явно смущен заявлением своего и вольного и невольного единомышленника. Сцену завершил Инал, опять найдя слово, нужное в трудную минуту.

— На этом языке и мы говорим неплохо, — хмуро и сдержанно сказал он. — Это мы доказывали уже не раз и, если будет нужно, докажем снова… Праздник всегда сопровождается стрельбой. Но сегодня мы призываем не к оружию, а к разуму. Сейчас мы продолжим мирный разговор. Нет сил, способных омрачить его… Сегодня народ встретился со своей судьбой, а не Маремканов с Матхановым…

Стояла теплая весенняя ночь, когда двое делегатов старого аула Шхальмивоко возвращались степью домой. Давлет остался в Нальчике.

Мелькнул первый огонек аула, запахло дымом, лошади заржали. Астемиру вспомнился давний вечер, когда он возвращался домой после разговора с князем Клишбиевым, а сын его, маленький Лю, поджидал отца на дороге, беспокоясь, что даду посадили в тюрьму. Нет, совсем не то настроение было сегодня.

Баляцо, обдумав какую-то мысль, встрепенулся в седле:

— Когда солнце заходит в тучи, — промолвил старик, — оно перестает быть солнцем еще до того, как совсем скроется.

— Ты о чем, свояк?

— Я говорю о Казгирее Матханове, о Жираслане, обо всех людях, связанных с шариатом… Вот о чем я говорю.

— Ты это правильно говоришь, Баляцо… Валлаги! — весело заключил Астемир.

На душе было радостно и торжественно. Все представлялось Астемиру справедливым. Правильно говорил дед Баляцо, справедливо было все, что произошло. Большая вера у него в народ и в то новое, что сменяет старину, и радостно было доверие к первому избраннику народа, сильному Иналу, ставшему с этого дня председателем первого революционного комитета округа.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава пятнадцатая

НА ДВОРЕ ПРЕДСЕДАТЕЛЯ СОВЕТСКОЙ ВЛАСТИ

— Нет, мою хохлатку одному человеку не увести! Трое уводили, не меньше. Двое воров держали ее за крылья, а третий подгонял курицу хворостинкой… Только так, иначе и не угнали бы!

— Да что ты болтаешь, Уца! Так впору быка гнать, а не курицу!

— Только так, никак не иначе. Не верите — посмотрите на следы, взгляните, как она избороздила двор своими когтями… Не знаете вы, что это была за курица! Послушайте. Одного яйца было достаточно, чтобы изжарить яичницу. — И Уца стала рассказывать, выразительно жестикулируя, как она приготовляла из гигантского куриного яйца яичницу. А то, бывало, сварит она яйцо необыкновенной курицы к завтраку — Батоко, муж Уцы, всем известный мусульманин, которого несправедливо обошли при выборе председателя, не в силах съесть это яйцо. Насытится сам и еще оставит для сына. Поест Хазеша — и тоже сыт…

И вот воры увели курицу.

— Чьи воры? — вопрошала Уца и сама себе отвечала: — Советские.

Почему воры советские?

Потому, что воруют при новой, советской власти. А так как советская власть, по ее же утверждениям, есть власть всех обиженных и пострадавших, народная власть, ни в чем не отказывающая бедняку, то, заключала Уца, выборный председатель советской власти Астемир должен за пропавшую курицу-орлицу дать пострадавшей хозяйке не меньше четырех хороших кур…

Вот с какой жалобой пришла сегодня Уца на двор председателя. Да одна ли она? Кого только здесь не было!

Смотрите, — едва солнце весело заиграло на зеленевших листьях, на соломенных крышах, на камнях двора и ступеньках дома, начали стекаться сюда женщины и старики, ротозеи и любопытная детвора со всех жематов. Одних вело дело вроде того, с каким явилась Уца, других — еще более важные дела, а третьих — и совсем серьезные, по разделу земли или другого имущества.

Астемир еще не выходил. У крыльца молчаливо стоял старший сын Баляцо Казгирей. На храброго солдата и партизана были возложены обязанности первого народного милиционера и одновременно как бы охранителя председателя. Казгирей весело поглядывал на односельчан и развлекался тем, что покачивал в руках свою винтовку, как маятник часов.

Астемир вчера поздно вернулся из Нальчика, куда теперь ходил чуть ли не каждый день, заснул уже перед рассветом, а на рассвете, сквозь сон, слышал под окном не только кудахтанье кур, но и голоса жалобщиц.

— Нет, как хотите, хохлатку не могли бы увести простые люди! Разве у меня куры такие тощие, как у Данизат? — продолжал среди других голосов выделяться голос Уцы, достойной соперницы Данизат. У них с Данизат, скорбной вдовою кузнеца Бота, была общая беда, которая, однако, не примиряла женщин, а способствовала взаимной неприязни.

Если вы не забыли, муж Уцы, просвещенный магометанин Батоко, и славный кузнец Бот — оба были лысы, причем у Батоко лысина была больше, и на этом Данизат отыгрывалась: дескать, хоть и у меня муж лысый, но что эта лысина по сравнению с лысиной Батоко.

— Тут был заговор, не иначе! — кричала Уца, поглядывая при этом на Данизат. — И я даже знаю, кто похититель. Знаю. Только мой лысоголовый муж способен проглядеть его. Ой, алла, понятно, за что ты караешь Данизат, но меня-то за что? Порода хороших лошадей различается по цвету