— Ашабовцы — те же малкинцы. Подходите сюда же.

Давлет, которому хотелось выйти вперед, обернулся к спутникам:

— Интересно, шариатисты-матхановцы тоже тут?

— А как же, — отвечал Астемир, — конечно тут. А как же! Вот и сам Матханов.

— Пусть поразит меня тха, если Астемир не прав! — воскликнул Баляцо. — Сам Матханов, тезка моего Казгирея! Да еще в какой черкеске! Да еще в какой компании! Глядите, с ним Батоко.

— Пусть аллах отвернется от меня, если на этот раз не прав Баляцо, — подхватил Давлет. — И в самом деле, не кто иной, как Батоко.

— А чему вы удивляетесь? Он же шариатист, — солидно заметил Астемир, хотя, надо сказать, и ему далеко не все было понятно в этом многообразии лиц, шуме и общем движении.

Невдалеке через толпу пробирался пешком нарядно одетый и хорошо вооруженный — с кинжалом на поясе и маузером в деревянной кобуре, — сухопарый, высокий и светловолосый кабардинец с тонким лицом, в пенсне. Его сопровождали несколько человек, тоже хорошо вооруженные. И в этой свите знаменитого человека делегаты из Шхальмивоко увидели своих земляков — Батоко и муллу Саида.

Толпа почтительно расступилась. Слышались оклики:

— Салям алейкум, Казгирей!

Видимо, этот человек многих знал в лицо, потому что, поворачивая голову направо и налево, он приветливо отвечал:

— Алейкум салям, Муса!.. Алейкум салям, Мурид!

Вот он, Казгирей Матханов! Тот самый Казгирей, сын Кургоко! Тот самый Матханов, которого осмеивал русский мастер Степан Ильич Коломейцев на собраниях в доме Астемира. Это о нем говорил Степан Ильич: «Ваш Казгирей хочет испечь пирог из нашего свежего теста, но с тухлой начинкой. Рубленым шариатом хочет он начинить пирог для народа… Только не взойдет такое тесто на дрожжах революции, а главное — и начинка не каждому по вкусу».

Образное это замечание подтверждалось изо дня в день: матхановский пирог попахивал тем сильнее, чем заметней становилось влияние большевиков, в чьих словах карахалк узнавал свои мысли и желания… Но разве при всем том слово Магомета, защищаемое шариатистами, не было голосом отцов и дедов?.. Нелегко было раскусить такой пирог. Верили и Матханову, хотя с некоторых пор доверие это пошатнулось. Считали, что по вине Матханова произошла кровавая история, получившая название клишбиевского капкана. О ней говорили по всей Кабарде. Больше того, многие из делегатов, съехавшихся в Нальчик, не совсем ясно представляли себе истинную цель предстоящего собрания и думали, что они посланы сюда затем, чтобы участвовать в суде не то над князем Клишбиевым, не то над самим Матхановым. А история заключалась в следующем.

Надо отдать справедливость, Матханов и его приверженцы упорно вместе с красными партизанами боролись против беляков, скрывались в горах и лесах, совершали оттуда смелые вылазки. Вместе с другими повстанцами матхановцы спустились с гор. Остатки белогвардейцев еще держались кое-где на равнине. Одним таким отрядом в селении Клишбиево, наследственной вотчине князей Клишбиевых, по слухам, командовал сам полковник Клишбиев, недавний начальник округа. Мог ли упустить случай отомстить Клишбиеву оскорбленный им Жираслан, один из военных сподвижников Матханова? И Жираслан уговорил своего начальника атаковать Клишбиева.

Матханов направил в Клишбиево парламентеров с предложением сдаться. Парламентеры сообщили, что беляков якобы в селении уже нет. Часть матхановского отряда двинулась к селению. Но партизан встретила засада, многие из храбрецов не вернулись. Жираслан, однако, и тут успел ускакать.

Ответственность за эти жертвы возлагали на Матханова…

Астемир никогда прежде не видел Матханова и теперь с любопытством присматривался к знаменитому человеку. Но тут Матханова загородила от него группа всадников с флагом, на котором было написано: «Табунщики Золки за советскую власть».

Да, это были делегаты с берегов Золки!

Кони потряхивали гривами с вплетенными в них красными ленточками…

А вслед за всадниками, оставившими после себя запах лошадей и сыроватых бурок, показалась длинная мажара. Погонщики в белых башлыках понукали двух добрых волов. На мажаре теснились женщины в темных платках.

— Эй, где здесь женщины голосуют? — спросил погонщик.

— О чем это ты, бестолковый?

— Почему — бестолковый? Видно, ты сам не знаешь, что теперь новый порядок — женщин спрашивают и разрешают им руку поднимать.

А с крыльца слышалось:

— Товарищи! Занимайте места в зале.

Делегатов встречал русский в солдатской шинели. Некоторые руководители — кабардинцы и балкарцы тоже накинули поверх бешметов шинели, очевидно для того, чтобы быть похожими на главного руководителя.

Партизаны, революционные казаки и карахалки толпились перед крыльцом. Встречались тут и балкарцы из горных ущелий в мягких войлочных шляпах, заменяющих башлыки, и в сыромятных чувяках — испытанной обуви горцев. Грузины щеголяли дорогими кинжалами, а быстрые в движениях горские евреи — таты — о чем-то горячо между собою спорили. В сторонке смущенно жались друг к дружке женщины, прибывшие на мажаре, прикрываясь платками с бахромой до земли.

— Урусбиевцы! — кричал распорядитель в шинели. — Тут урусбиевцы?

— Урусбиевцы тут.

— За малкинцами три ряда справа. Проходите. Казачество тут? Первые ряды слева.

— Известно, казачество всегда в первых рядах. Казаки, пошли!

— Малокабардинцы! Где малокабардинцы?

— У купца Фицы.

— Как так — у купца Фицы?

— Валлаги! По дороге в Тереке искупались: мост снесло. Теперь отогреваются самогоном.

— Надо позвать. Начинаем. Поддерживайте революционный порядок.

Делегаты из Шхальмивоко опять увидели перед собою Батоко. Хотя ни в его длинноногой фигуре, ни в безбородом лице не было ничего внушительного, земляк все же затесался среди важных — вроде Саида — представителей духовенства. Ай да Батоко! Наконец-то и он дождался своего часа.

— Салям алейкум, земляк! — окликали его Баляцо и Давлет, но Батоко высокомерно не замечал их.

— Казакам и шариатистам — левая сторона, — объявил распорядитель. — Шариатисты — за казаками.

— Мусульмане с гяурами? — громко возражал Батоко. — Это и есть революционный порядок? Пусть так рассаживаются те, кто давно пренебрег священной чернотой корана. Пусть объездчик Баташев садится рядом с казаками! — горячился он, и человек в шинели, вспотевший от усилий, с какими он сдерживал напирающих на него людей, отвечал, не теряя самообладания:

— Поднимайтесь тогда на балкон.

— Пусть лезут под потолок те, кто до сих пор сидел у очага или попивал винцо в подвальчиках Тбилиси, а мы, шариатисты, воевали и заслужили почетное место…

— Ишь ты, — заворчал Астемир, — и мы пахали!

— Видит аллах, — воздел к потолку руки Давлет, — я бы на твоем месте, Астемир, не пропустил этого мимо ушей. Кто говорит, что объездчику Баташеву нет места в этом зале?

— Татам где садиться? — слышались опять крики. — Эй, дорогу татам! Почему они позади шариатистов?

— Куда претесь? Вас-то не ждет вареная баранья голова!

Один из татов, чернобровый и низкорослый, подцепил к поясу длинную саблю, она волочилась за ним и путалась под ногами. Наконец толпа протолкнула и этого с его саблей, и других татов, и шариатистов