где она может отдохнуть на хороших шезлонгах. У нее есть радиоприемники, чтобы развеяться, у нее есть столовая, где она может принимать пищу со старшим помощником. И все эти улучшения были не так дороги; нужно было просто захотеть»[984].

Это, кстати, один из примеров того, как несистематически и часто совершенно случайно Гитлер занимался политикой[985]. Вероятно, во время осмотра рейсового судна Гитлер заметил перечисленные им недостатки и дал указание их устранить. Правда, в данном случае это доказать нельзя, но, вообще, этот способ заниматься политикой был для Гитлера типичным. Случайно заметив какой-нибудь недостаток, он использовал его как повод для раздражения и даже для вспышек гнева, и он давал ему материал для многочасовых монологов; в поздние годы задачу давать конкретные распоряжения для устранения недостатков брал на себя Борман. Вероятно, также во время путешествия или осмотра судна Гитлер был раздражен большой разницей между разными классами обслуживания. В одном из монологов в ставке фюрера он заметил: «Ужасно было видеть, какая разница в способе размещения гостей 3-го, 2-го и 1-го класса существовала еще несколько лет назад на наших больших рейсовых судах. Невероятно, что люди не стыдились демонстрировать таким образом разницу в жизненных условиях. Тут главное поле деятельности для ДАФ. На железных дорогах на Востоке все немцы для отмежевания от местных жителей ездят в мягких вагонах, притом что разница между 1-м и 2-м классом заключается лишь в том, что в одном три места там, где в другом четыре. Просто счастье, что в вермахте единая кухня. Уже в мировую войну кухня была несравненно лучше, если из нее питались и офицеры»[986]. 27–28 сентября 1941 г. Гитлер заметил в одной из застольных бесед: «До недавних пор на флоте у нас было четыре кухни, одна возле другой. Это стоило нам еще не так давно целого корабля. Мнение, что следует опасаться потери авторитета, если тут не будут существовать различия, не обосновано. Тот, кто может и знает больше, чем другие, всегда имеет авторитет, который ему нужен, а тому, кто не демонстрирует превосходства в умении и знаниях, не поможет и положение, в которое его посадили вместе с должностью. Скандальным было размещение, например, прислуги в берлинских квартирах, недостойным размещение судовой команды на люксовых судах. Я знаю, что все это невозможно изменить за один день. Но дух времени изменился»[987].

В застольных беседах Гитлер часто высказывался против двойной морали «верхних десяти тысяч» и дворян, чья «лживость», как он выразился 12 мая 1942 г., «доводила его до бешенства»: «Ведь какого-нибудь прусского князя, отправляющего в отставку одну за другой десятки женщин, с которыми он находился в интимных отношениях, выбрасывая их как неживые предметы, когда они ему наскучили, эти лицемерные моралисты считают человеком чести, а благородного немца, который хочет жениться на женщине, ждущей от него ребенка, не обращая внимание на ее происхождение, награждают потоками хамских замечаний»[988].

Так называемые «неписаные законы» относительно «соответствующих социальному положению» офицерских браков, сказал Гитлер 14 мая 1942 г. за столом, «отвергаются национал-социализмом со всей страстью, поскольку они основаны на совершенно лживой морали; это взгляды изжившего себя, ушедшего мира. На основании этих взглядов офицер заведомо имел право жениться только на девушках, принадлежащих к определенным сословиям; жениться на добродетельной дочери добропорядочного хозяина мастерской считалось не соответствующим социальному положению, и она отвергалась. Тот же, кто тем не менее хотел жениться на такой девушке, должен был уйти с действительной службы»[989].

Эти примеры показывают, что Гитлер выступал внутри «народной общности» за уравнивание во многих областях жизни; более того, это уравнивание было для него условием реализации «народной общности». Шёнбаум подчеркивал эти эгалитарные тенденции национал-социализма и при этом обращал внимание на диалектику свободы либо несвободы и равенства. За счет того, что рабочий делил свое «порабощение», т. е. свою несвободу, с «бывшими господами», оно, по Шёнбауму, становилось «парадоксальным образом своего рода равенством или даже освобождением»[990]. Сам Гитлер заявил 28 июля 1942 г. во время застольной беседы, что война несомненно требует особенно сильного ограничения прав свободы: «Решающее значение имеет то, что ограничение личной свободы происходит равномерно. Это действует внутри родины, внутри вермахта, внутри фронтовых частей. Одинаковое, касающееся в равной мере всех, ограничение личной свободы принимается подавляющим большинством с полным пониманием как необходимость». Доверие народа базируется «в значительной мере на том, что требуемые ограничения на основании справедливого распределения требуются от всех соотечественников, и руководство также им подчиняется»[991].

Гитлер мог надеяться на значительную поддержку населения, когда заявил в речи 26 апреля 1942 г.: «В это время никто не может ссылаться на свои благоприобретенные права, а должен знать, что сегодня есть только обязанности. Поэтому я прошу Германский рейхстаг о категорическом подтверждении, что я имею законное право призвать каждого к выполнению своих обязанностей, а того, кто, по моему мнению, не выполняет свои обязанности с добросовестным пониманием, или приговорить к простой кассации, или удалить со службы без учета того, кем он является и какими приобретенными правами владеет. Поэтому меня не интересует, может или не может в нынешнем чрезвычайном положении в каждом отдельном случае предоставляться отпуск чиновникам или даже служащим, и я возражаю против того, чтобы этот отпуск, который не может быть предоставлен, засчитывался, например, на более поздний период. Если и есть кто-то, кто имеет право требовать отпуск, то это, в первую очередь, наш солдат на фронте, а во вторую очередь рабочий или работница, трудящиеся для фронта»[992].

Такие высказывания Гитлера были и реакцией на сообщения СД, в которых шла речь о недовольстве рабочего класса неравномерным распределением тягот войны. С другой стороны, они вновь порождали ожидания и требования рабочего класса. Критиковалась, например, спекуляция, в которой рабочие из-за большой продолжительности рабочего времени и отсутствия эквивалента для обмена едва ли могли участвовать. Руководство относилось чрезвычайно серьезно к сообщениям СД о такой критике. Уже в январе 1942 г. началась акция против обменной торговли и спекуляции, которая вызвала одобрение Гитлера и проводилась под руководством отвечавшего за нее Геббельса. В марте последовало жесткое постановление против спекуляции. Почти ежедневно пресса сообщала о смертных приговорах[993].

Это может служить примером того, что совершенно недопустимо жестко разделять «объективную реальность» и «пропаганду» или «субъективное сознание», как это делается, например, марксизмом. Ведь пропаганда порождала эгалитарное сознание и массовые требования рабочих. Режим использовал это и демонстрировал растущую «готовность реагировать, так сказать, „революционно“ на настроения недовольства». Геббельс понимал тотализацию войны как активное «революционное мероприятие».