– Нет. Не надо… – В два шага она оказалась рядом и забрала оружие из его рук. – Есть два способа обнажить меч – правильный и неправильный. Сайя – та часть ножен, которая прикрывает якибу, режущую кромку, должна быть сверху. Обхвати сайя левой рукой, так, чтобы цуба, гарда, была в центре тела, в даньтяне. Большой палец левой руки надежно упирается в цубу. А теперь вдыхаем… и вытаскиваем, с достоинством и уважением.

Она опустила меч, держа его в правой руке, приняв стойку ваки-камаэ.

– Где ты всему этому научилась? – спросил Сол.

– В университете. Я всегда интересовалась Японией и японской культурой.

– И каков сейчас курс йены?

– Ха-ха. Как только появилась возможность, я занялась кендо; в университете хорошее додзё. Теперь хожу в частный зал. Сперва занятия с бамбуковыми мечами, и лишь потом, если сенсей решит, что ты достоин, можно переходить к катане. Мастерство в том, чтобы остановить меч непосредственно перед тем, как он порежет врага. Итак. Нихон-ме. Санбон-ме. Ёнхон-ме. Гохон-ме. Роппон-ме. Нанахон-ме.

Меч пропел стальную песнь у лица, груди, рук, торса Сола, легко переходя от одной ката к другой, ни разу не коснувшись тела. Наконец острие уперлось ему в грудину, на волосок от второй пуговицы мягкой клетчатой рубашки.

– Тюдан-но-камаэ, – прошептала она, и меч стал каналом между ними, проводником сексуального электричества.

Ее грудь вздымалась, но рука с мечом чудесным образом оставалась незыблемой. Она посмотрела в глаза гостю и почувствовала, что от сексуального напряжения вот-вот самоуничтожится, превратится в ослепительную вспышку, бесшумный взрыв.

– Кажется, кофе готов, – произнес Сол.

Энья поклонилась, вложила меч в ножны и вернула его на место рядом с тати.

Сол не попытался с ней переспать. Он уехал сквозь моросящий дождь и конусы влажного желтого уличного света в своей анонимной тевтонской машине. Она наблюдала через щелочку в жалюзи. Потом лежала на кровати с виски и Пятой симфонией Сибелиуса в стереосистеме, чувствуя себя огромной и изнуренной; трепеща на границе между немыслимой осознанностью и экстатическим самозабвением, где светодиоды музыкального центра превратились в воображаемые навигационные огни колоссальных звездолетов. В ее детских воспоминаниях было много таких священных, непостижимых моментов: когда она смотрела из окна спальни на серебристый дождь метеорного потока, Орионид; когда гуляла на закате по пляжу с собаками, Шейном и Пэдди; серые субботние утра, темные ноябрьские вечера, запах сосен, оркестровое исполнение «Первого Рождества» Воана-Уильямса [130]. Мама в таких случаях говорила, что она «собирает облака», и это было очень точно подмечено.

Он выглядел… фантастически.

И она тоже.

Мечи, напоенные сексуальным символизмом, породили в багровой глубине за пупком пульсацию, которую Энья считала невидимой, но на самом деле та была равнозначна огненной надписи на лбу.

Энья влюбилась.

Она, конечно, это отрицала.

Но Джейпи читал знаки. Джуди-Энджел из отдела по работе с клиентами прочитала знаки и захотела узнать под заговорщический рев сушилки для рук в дамской комнате, кто же ОН. Святоша Федра, поздравляя ее с особо успешной кампанией для «Дейри-Крест Кримериз», увидела признаки. Скотина Оскар – тоже. Даже миссис О’Вералл.

И ее сенсей в додзё.

– Меч может быть фаллическим символом, но это не значит, что им можно орудовать как членом, – сказал он. Энья, возбужденная и вспотевшая после боя, села в позу сэйдза и поклонилась партнеру, стараясь не краснеть. – Путь меча заключается в том, чтобы контролировать энергию, а не распылять ее повсюду, как воду из пожарного шланга.

Дальше всего на восток сенсей забрался, когда участвовал в чемпионате Европы в Бельгии. Дзенским коанам он предпочитал безыскусные формулировки.

Энья вышла из додзё последней. Когда она ехала по Эсперанса-стрит, уже стемнело и зажглись желтые уличные фонари. Она завела машину в проулок; в последнее время участились случаи битья окон и кражи стереосистем. Обветшалый гараж мистера Антробуса, где в перерывах между загадочными утренними экскурсиями стоял черный велосипед «Феникс», обеспечивал хоть какую-то безопасность. Энья проверила висячий замок, задвинула ржавый засов и собралась поднять с земли сумку с мечами. Замерла. Ее встревожило ощущение присутствия, которое невозможно было приписать собаке, кошке, крысе, летучей мыши или любому другому существу, которое могло бы бродяжничать ночью на законных основаниях.

– Эй?

Тени у калитки в сад мистера Антробуса располагались как-то непривычно.

– Эй?

Она немного подождала, и… ничего не случилось.

– Воображе-е-е-е-енье, – пропела она, взвалив груз на плечо, и принялась нащупывать грохочущую задвижку. – Воображе-е-е-е…[131]

Тени у калитки зашевелились.

Зубы – каждый длиной с ее палец – клацнули у самого носа, словно капкан. Клыки, когти, раздувающиеся ноздри, шерсть дыбом, горящие глаза. От чистейшего шока она распласталась лицом вверх поперек проулка, среди ржавых жестянок из-под сладкой кукурузы и смятых пакетов из-под молока.

Нечто выпрямилось во весь рост и с ужасающей легкостью перешагнуло через калитку мистера Антробуса в переулок.

Нечто трехголовое.

Три головы. Собачьи головы. Ротвейлер, доберман, питбультерьер. Но шла тварь прямо, как человек: гибрид Цербера и Минотавра. Энья отползла от него в мусор, в кучу хлама, и прижалась к выбеленному кислотными дождями частному забору. Пальцы ее правой руки сомкнулись на кожаной хабаки длинного меча.

Церберотавр сделал шаг вперед, собачьи головы злобно ворчали и клацали челюстями.

Пальцы ее левой руки коснулись ножен короткого меча.

Она хотела бы вообразить себя в роли Справедливой мстительницы (Эммы Пил [132] в черном кожаном трико, подсказали детские воспоминания об увиденном в кино), но то, что она предприняла, было чистым рефлексом, выработавшимся за годы следования по Пути меча. Присев в тени мифического отродья, она стряхнула ножны с мечей. Не было времени на размышления о тонкостях этикета. Башка ротвейлера метнулась, целя в горло. Энья встретила ее отчаянным взмахом катаны. Аккуратно отрубленная голова покатилась по изрытой колеями грязи, разбрызгивая голубой ихор.

Чистейшее из духовных начал – инстинкт. Чистейшая разновидность боя – та, в которой нет ни концепции, ни стратегии; ее стратегия заключается в отсутствии стратегии. Церберотавр дрогнул, ошеломленный неожиданным сопротивлением. Энья снова нанесла удар. Тварь отпрянула в последний момент – кончик катаны сбрил усы с морды питбуля. Вновь обретя самообладание, существо опять ринулось на врага. Окаймленный живой изгородью проулок наполнился его рычанием, чваканьем и паническими ругательствами Эньи. Продолжая отбиваться мечами, она отступала к выходу на улицу, к свету, людям и машинам. Состязание изначально было неравным. Мышцы и клыки, пусть даже волшебные, не могли соперничать со сталью Мурасамы. В нескольких метрах от улицы она плавным, словно текучая вода, ударом отправила последнюю голову – питбуля – во тьму.