Вставляет разъем в рот.

Энья не смотрит на нее, когда нажимает Enter.

И унылая, холодная комната на чердаке становится пустой.

(Вскоре после падения империи Каменная Садовия престарелый спрингер-спаниель цвета печенки и сливок Шейн (которого в щенячьем возрасте Энья переехала на своем трехколесном велосипеде, и с той поры он хромал, как Ричард III) отправился в свое последнее путешествие на смотровой стол к ветеринару. Его внезапные, неожиданные приседания и бесплодные усилия были забавными, хотя и сбивающими с толку, в саду или на прогулках; когда то же самое случилось перед гостями посреди ковра в гостиной, и не один-два, а семь раз, доктору Курту Морроу, выпускнику Королевского ветеринарного колледжа, пришлось осуществить экстренную вечернюю операцию.

– Это сердце, – сказал он.

Симптомом сердечного заболевания может быть поза игрока в боулинг? Да, такое случается. И вдруг доктор Морроу спросил ее мать, не хотела бы она побыть рядом, пока он избавит бедолагу от страданий, и ее мать застыла как громом пораженная, не в силах даже заплакать, и Энья вдруг сказала, что все сделает сама. Кто-то должен быть с ним. Можно? Она сидела у стола с прорезиненной столешницей и держала лапу Шейна, пока доктор Морроу опорожнял шприц, и она не ощутила момента, когда лапа превратилась из живой в мертвую.

Похоже, но не совсем. Нет; она вспоминает мертвую собаку на столе и то, как держала ее за лапу, потому что кто-то должен был держать – на самом деле сейчас все не так.)

(Однажды сине-желтым январским днем, когда Энья была совсем маленькой, – до того как нечто неназываемое начало происходить дома, вызывая визиты в Баллибрак, – она увидела на пляже двух мальчиков; плотные силуэты на твердом, блестящем песке, покрытом рябью. Они били по чему-то палками. Она пошла посмотреть и увидела выброшенную на берег медузу. Под ударами купол из полупрозрачного желе лопнул, хрупкие внутренние органы цвета индиго и пурпура были раздавлены, трепещущие куски плоти разбросаны и втоптаны во влажный январский песок. Преисполненная праведного гнева по поводу их радостной жестокости, она крикнула: «Не убивайте ее. Это жестоко. Не причиняй ей вреда!»

Они приостановили бойню, чтобы высмеять малявку:

«Дурочка, ты разве не знаешь, что оно уже мертвое!»

Вот так просто. Уже мертвое. И разве кого-то волнует невыразимая жестокость.)

Энья представляет себе, какое зрелище ждет Сола, когда он откроет дверь. Истощенная, мрачная, окутанная тенями, окруженная призраками: словно побывала в аду и той же ночью вернулась, говорит Сол, преодолев первоначальную растерянность при виде гостьи, явившейся к его порогу в глубокой ночи. Почти угадал, думает она.

Энья спрашивает, можно ли войти.

Входи, входи, пожалуйста, входи, говорит Сол. Господи, ты ужасно выглядишь.

Она знает, что выглядит ужасно. А чувствует себя еще хуже. Глубоко внутри, в душе, поток ее энергии ци загрязнен. Последние микрограммы шехины, циркулирующие в крови, ощущаются как хлопья пепла. Она знает, что приходить сюда опасно. Знает, что мечи, наладонник и таблетки шехины в машине и что он обязательно задаст вопросы, но он ей нужен, ей нужно его присутствие, его жизнь, его свет, его тепло и энергия, чтобы заново разжечь костер внутри. Она обнимает его, притягивает и зарывается в его геологический рельеф. Впервые за долгое время она чувствует, что исцеляется.

К его приходу она пропылесосила квартиру, разложила в ванной маленькие индивидуальные мыла в форме ракушек, отполировала латунь, полчаса промучилась над тем, что должно быть на ней надето, когда она небрежно откроет дверь. Маленькое черное платье. Оно никогда раньше не подводило. С берберскими серебряными серьгами.

Он пришел точно в назначенный час.

Энья добавила это к списку вещей, которые ей нравились в Соле Мартленде. Пунктуальность. Позже она станет просто еще одним пунктом в списке из тысячи тысяч поводов для раздражения, которые разлучат их. Но не сейчас.

На нем были потертые джинсы с дырками на коленях, потрепанные мартенсы и клетчатая рубашка, после многочисленных стирок ставшая мягкой и нежной, как поцелуй. Шевелюра зачесана назад и похожа на волну, которая образуется у носа эсминца, когда тот рассекает морскую гладь.

Он выглядел, подумала Энья, фантастически. (Тогда-то она и поняла, что все завертелось.) Но его облик не очень-то соответствовал ужину в ресторане.

В своем безымянном немецком автомобиле он повез ее по темнеющим улицам (Энья начала переживать, что маленькое черное платье с берберскими серьгами – перебор; ей не хотелось, чтобы ее приняли за шлюху) за город, на проселочную дорогу, которая шла вдоль фонарей, обозначающих границу аэропорта. При свете желтых огней взлетно-посадочной полосы Сол выгрузил содержимое переносного холодильника. Они сидели вместе на капоте безымянного немецкого автомобиля, пили из одноразовых стаканчиков игристое из супермаркета, и Энья в своем маленьком черном платье и берберских серьгах могла бы сказать, что пикник вблизи аэропорта – не то, о чем она подумала, когда приняла приглашение мистера Сола Мартленда поужинать, но тут какой-то «боинг» начал с жутким гулом сбрасывать скорость, снижаясь к знакам на полосе. Она в жизни не слышала таких громких звуков. Всепоглощающий рев заполнил вселенную. Визг турбореактивных двигателей извлек все ее темные, скрытые эмоции, всё ее разочарование и тихое отчаяние, превратил их в один долгий катарсический вопль в ответ самолету. Огни на брюхе «боинга» пронеслись над машиной, шасси показались опасно близкими… А потом он скрылся из вида и глухо приземлился на исчерканный следами шин асфальт где-то по ту сторону огней.

– Господи! – закричала она. – Господи боже! Это было потрясающе!

– А вот еще один, – показал в небо Сол, и, когда самолет пролетел над ними, огромный, словно падающая луна, они закричали и извергли все свое разочарование бытием человека в городе, в обществе, среди других людей, от которых сплошное расстройство, передали чувства грохоту двигателей. В свете посадочных огней низколетящего самолета они рассмеялись, подняли пластиковые бокалы, а потом швырнули их пустыми оземь.

Конечно, она предложила Солу кофе у себя дома. Конечно, Сол согласился.

Она занималась «Мистером кофе» (подарок из последней поездки Джейпи в Нью-Йорк – он не нашел ничего более американского) и краем глаза наблюдала, как Сол исследует квартиру: присаживается на корточки, чтобы провести пальцем по твердым акриловым корешкам компакт-дисков, клонит голову набок, чтобы прочитать названия книг, берет в руки ее китайские горшочки и керамические вазочки сацума, чтобы проверить, настоящие ли печати стоят на донышке.

«Мистер кофе» не подвел, и аромат поплыл из столовой в гостиную.

– Это твое?

Он держал катану перед собой