Это ей тоже понравилось.

– Почему я?

– Мне всего лишь поручили вручить это старшей из женщин – потомков Джессики Макколл. После некоторых изысканий в государственном архиве я определил, что это вы.

И время, которое ей выделил младший партнер фирмы «Ладлоу, Эллисон и Макнаб», закончилось.

Даже поужинать не пригласил.

Оказавшись в квартире на Эсперанса-стрит, Энья сразу же разорвала желтый конверт.

Как она и предполагала, видеокассета, выпавшая на приветственный коврик с гусями с бантами на шеях, была без наклейки, без надписей, во всех смыслах анонимная. Энья сварила кофе, крепкий и черный, как ведьмина моча, и потягивала его под щелканье и жужжание видеомагнитофона, подмигивающего жидкокристаллическими цифрами.

Экран засветился.

Посреди стеклянной оранжереи с видом на синее-синее море сидел в инвалидном кресле старик. Он был в белом льняном костюме того типа, который идеально смотрится на очень пожилых мужчинах и отвратительно – на всех прочих. В петлице была гвоздика. Покрытые коричневыми пятнами руки легко покоились на коленях поверх соломенной шляпы. Галстук украшала булавка в форме золотой саламандры.

Камера сфокусировалась на нем, как будто бесшумно пролетела сквозь фикусы и герань в терракотовых горшках.

Старик улыбнулся.

– Доброго вам дня, кто бы вы ни были, как бы вас ни звали. Мои поверенные, достойные господа Ладлоу, Эллисон и Макнаб, доставят это вам в соответствии с моими инструкциями. У меня есть причины поступать именно так, а не иначе. Молитесь Иисусу, чтобы вам не пришлось узнать, в чем дело. Простите меня, хотя прощение предназначено для живых, и если вы смотрите эту запись, меня любое человеческое прощение уже не коснется. Я допустил непростительную оплошность, не представившись. Доктор Ганнибал Рук.

Старик наклонился вперед в своем кресле и переключил камеру на крупный план. Энья почувствовала, что против ее воли ее втягивают в зарождающийся заговор.

– Моя дорогая мисс или миссис – простите, я о вас совсем мало знаю, за исключением того, что вы Макколл и, что более важно, Десмонд по крови. Я вынужден вас кое о чем предупредить. Члены вашего рода по женской линии обладают в большей или меньшей степени неким талантом – да, давайте назовем его так; талант, дар, разновидность мастерства, – угрожающим подвергнуть вас очень серьезной опасности.

Пауза.

– Возможно, все уже свершилось.

Где-то в недрах ее души собрались кристаллы сухого льда. Она опустилась на колени перед телевизором, коснулась экрана. Мертвец пророчествовал.

– Если так, то я молюсь, чтобы хоть кто-нибудь посмотрел эту запись. Я не знаю, не могу знать. То, что я делаю, – удар вслепую; бутылка, брошенная в море времени.

Камера приблизилась вплотную к старому, очень старому лицу.

– Вы в опасности, смертельной опасности. Она исходит от вашего собственного таланта – и таланта кое-кого еще. До той поры, пока вы не будете лучше проинформированы, с моей стороны разумнее не углубляться в детали. Знание вас вооружит, а без оружия вы не сможете выжить.

Я обладатель этого знания – возможно, единственный. Последние полвека своей жизни я посвятил накоплению сведений. Мне известна их ценность и – что свойственно любой ценной вещи – потаенная опасность. Есть те, кто настроен враждебно и по отношению ко мне из-за того, что я знаю, и по отношению к вам. Поэтому я был вынужден принять меры, чтобы обезопасить это знание, и договориться о том, чтобы после моей смерти все было перемещено в надежное место. Моим стряпчим поручено рассказать вам лишь это и только после подтверждения вашей личности – пожалуйста, не говорите им или кому-либо еще о характере информации. Вовлечь других означает подвергнуть опасности и их, и себя. Не переживайте, все прочее откроется вам в нужный момент.

Камера отъехала назад, охватывая поразительной красоты оранжерею с видом на невероятное синее море.

– Спасибо, что выслушали так внимательно. Пожалуйста, будьте уверены, что вам все объяснят в ближайшее время, и прошу прислушаться к моим предупреждениям. Это не бред безумного старика. Это правда. У вас есть враги, они жестоки и могущественны. Но союзники тоже есть – там, где вы меньше всего ожидаете.

На следующее утро, под бурление корпоративной жизни за стеклянными стенами кубикла, Энья позвонила мистеру Солу Мартленду из «Ладлоу, Эллисон и Макнаб».

– Это все, что вы должны были мне передать?

– «Это все» – что именно?

– Кассета.

– Кассета?

– Может, были еще папки, коробки или документы?

– Боюсь, я не понимаю, о чем вы…

– Я могу увидеть дом?

– Чей дом?

– Его дом.

– А, тот самый дом. Да, я могу это устроить. Но вас должен сопровождать владелец ключа.

– И как я могу связаться с владельцем ключа?

– Я и есть владелец ключа. Заеду за вами после работы.

Это было почти приглашение поужинать.

Мистер Сол Мартленд водил немецкую машину неопределенной марки с каталитическим конвертером. Энья провела кончиками пальцев по акриловым корешкам его автомобильной коллекции кассет, вставила запись концерта Моцарта для флейты и арфы, сделанную в амстердамском «Консертгебау», в стереосистему – отметив, что та на несколько моделей круче ее собственной, – и тотчас же забеспокоилась, что ее могут счесть чрезмерно популистской и недостаточно современной. Или, о ужас, поклонницей рок-музыки.

Они ехали на юг в безымянном немецком автомобиле, бок о бок с контактными проводами скоростной железнодорожной линии. На другом берегу залива виднелись две красно-белые полосатые трубы главной городской электростанции. В городе их можно было узреть практически отовсюду. Если и была у него какая-то характерная особенность, то именно эти красно-белые полосатые трубы. Сол и Энья проехали мимо терминала, принимавшего французские и голландские фуры, желавшие попасть на паром в Англию, и мимо башни Мартелло, где жирный, сановитый Бык Маллиган брился над священной чашей.[126] Они заехали в район, где белые виллы прильнули к лесистому склону, прячась за белыми стенами и коваными воротами с дистанционным управлением и подсматривая друг за дружкой удлиненными видеоглазами с красным огоньком.

Огонь уничтожил дом полностью. Белые стены испещрили подпалины, похожие на человеческие фигуры, прыгающие в печи. Комнаты без потолков были завалены обломками обугленных деревянных балок, гниющей штукатуркой и промокшими от дождя коврами. Сорняки пустили корни в плесневеющих руинах.

Прекрасная оранжерея уцелела, не тронутая пламенем, хотя некоторые деревянные половицы были вырваны и брошены под полки, на которых стояли засохшие растения в терракотовых горшках. Плетеную мебель покрывали опаленные чехлы от пыли.

– Как это случилось?

– Дом сгорел через три дня после смерти хозяина. Несомненно, поджог. Вину попытались возложить на экономку, но не вышло. Соседи видели, как кто-то убегал по дороге незадолго до того, как все вспыхнуло.

Энья посмотрела сквозь прозрачные