стекла на лесистый склон с его потаенными виллами и узкими, извилистыми дорогами, спускающимися к удлиненному песчаному полумесяцу подле невероятно синего моря. Соседняя гора оказалась в той же степени безжизненной, в какой та, с которой Энья обозревала окрестности, – населенной.

– Я думала, найду здесь что-то.

– Например?

– Не знаю. Кассета намекала на информацию. Папки, тетради, что угодно. Знания, так он выразился. Знания.

– Здесь ничего нет, разве что вы захотите выломать оставшиеся половицы.

Она провела пальцем по следу в старой пыли. Когда человек умирает, после него остается пыль – частицы внешней оболочки. Виндсерфингисты в ярких костюмах – словно попугаи-ара – рисовали хорды и дуги возле полумесяца побережья.

– Как он умер?

– Доктора Рука нашла экономка. В инвалидном кресле, прямо здесь, в этой оранжерее. Его изрубили на ленточки. Ночью кто-то проник в дом и убил хозяина. По словам полиции, это было сделано каким-то острым лезвием – возможно, мечом. Были признаки взлома. Несмотря на улики, указывающие на то, что старик знал своего убийцу, никого так и не арестовали.

– Большинство жертв знают своих убийц.

– Странно, что он не сопротивлялся. Не то чтобы он мог что-то изменить, но даже символически не воспротивился. Просто сидел в кресле, словно ждал своей участи. Патологоанатом сказал, что никогда не видел такого выражения лица, как у него. Словно святой, так он выразился. Абсолютно безмятежный.

– В записи на кассете он сказал, что у него были враги. Могущественные, жестокие враги. Я начинаю опасаться, что теперь они угрожают и мне. – Энья посмотрела на яркие паруса виндсерферов на невероятно синем море. – Мы можем уйти сейчас? С меня хватит.

Когда они ехали обратно к дымовым трубам в красно-белую полоску в безымянном немецком авто, он спросил, не хочет ли она как-нибудь поужинать вместе. А если хочет и ничего не запланировала, может, прямо сегодня?

Она согласилась.

Так все начиналось, а вот так заканчивается.

Она дала ему все, что могла. Свое время, эмоции, любовь, страсть, тело. Он хочет большего. Он хочет ее душу, он хочет ее жизнь. Он хочет все ее дни и все ее самые мрачные ночи; он хочет пролить свет своей любви в каждый темный уголок. И она не может позволить ему сделать это. Он хочет постоянства, он хочет обязательств. И она не может их дать. Когда мужчине исполняется тридцать, ему нужно больше, чем дни врозь и ночи вместе, дни вместе и ночи врозь. Он слишком стар для мальчишеских игр; ему нужно более четкое определение того, что такое «отношения»: ему «нужно знать, на чем он стоит».

Энья презирает эту формулировку. «Знай, на чем стоишь». Лицемерие. Что ему действительно нужно знать, так это где он лежит, где спит, с кем и как долго.

Он хочет, чтобы они жили вместе. Он мужчина без предрассудков. Он не против переехать к ней, если она захочет, хотя ее квартира в два раза меньше, не так хорошо обставлена и к тому же не в таком востребованном районе. Неважно. Он хочет жить с ней, быть с ней, делить ее дни и ночи.

И она не позволит ему этого сделать.

Он злится. Хуже его гнева – подозрительность. Она знает, что он воображает тысячи мерзких и мучительных предательств, зрит измену за каждым ее секретом и в каждом невысказанном слове. Он обвинял ее в десяти тысячах разновидностях вранья, а ведь она всего лишь скрывала от него единственную разновидность правды. Ее никогда не перестает сбивать с толку, как столь любящий человек может так сильно ненавидеть.

– Твоя чертова драгоценная независимость. – В его устах слово становится оружием, стрелой. Это задевает ее за живое, раз за разом. – Ты бываешь чертовски незрелой, совсем как подросток. Стремление к независимости, к тому, чтобы жить собственной жизнью, к тому, чтобы найти себя, – то, чего лишается большинство людей, когда у них вырастают волосы в том месте, на котором сидят.

Стрела ранит каждый раз, потому что Энья хотела бы отдать Солу все свои дни и ночи. Независимость, как она давным-давно обнаружила, всего лишь мираж. Ей нужно столько же, сколько и ему. Она хочет того же, что и он. Но она не может сильнее к нему приблизиться. Она боится, что секреты ее самых темных ночей уничтожат их обоих.

Иногда ей хочется, чтобы он изменил (хотя верность никогда не была согласованным пунктом их контракта). Или пусть бы исчез без следа; тогда ее не будет мучить совесть. Она так злится, когда он пытается говорить на эту тему, и он злится, потому что думает, что она злится на него, но она злится на них, на своих врагов – на тех, кто так или иначе обрек ее на утрату любви Сола Мартленда.

В другой, тайной жизни война продолжается. Под зимним небом, кишащим неоновыми рекламами, Энья проезжает мимо места, где работают девушки, один, два, три раза, чтобы убедиться, что талант не ввел ее в заблуждение и она приехала куда следовало. Сигнал дрожит на краю паутины чувств, рожденных шехиной: слабоват; придется наблюдать и ждать. Она паркует «Ситроен 2CV» в проулке, подальше от натриево-желтого фонаря, откидывается на спинку сиденья, вставляет кассету с квартетом Шёнберга в стереосистему, купленную взамен потерянной во время прошлой охоты.

Лоснящиеся автомобили власть имущих появляются и исчезают, едут медленно, почти ползут, обтекаемые контуры блестят в свете уличных фонарей, шины мягко и неторопливо шуршат по мокрому асфальту. Проститутки склоняются к окнам, электроприводы опускают стекла, тупые бычьи рожи в отблесках приборной панели цветом напоминают раковую опухоль. Дыхание застывает облачками пара. Энья замерзает в своей машине – немеют пальцы рук и ног, нос. А каково этим созданиям в их сексапильных легинсах, декольте размером с Большой каньон и чулках в сеточку? Они не похожи на людей. Возможно, это неспроста, и они не чувствуют холода. Они инопланетянки. Из своего убежища во тьме Энья раскидывает паутину восприятия. Теперь ее интересуют две-три конкретные девушки.

Двери открываются, закрываются – звучные, удовлетворенные хлопки. Проститутки курсируют туда-сюда в лоснящихся автомобилях, чтобы по-быстрому заняться сексом на автостоянке, сделать минет в темном переулке. Энья ждет. Шёнберг заканчивается. Она ищет в эфире признаки жизни. Между христианской радиостанцией, транслирующей арийскую благую весть из Монако, и московским радио она находит ночные новости и погоду. Страх перед повышением процентных ставок. Вереницы восточногерманских автомобилей на венгерской границе. Лодки с беженцами, интернированными в Гонконге. Французский батрак обвиняется в убийстве невесты за три недели до свадьбы. Индекс Доу Джонса вырос. FTSE упал. Ханг Сенг [127]