«Berkshire как бизнес не стоила больше сорока баксов, – говорит Баффетт. – Текстильные фабрики и страховые компании тогда дороже не продавались. Половина моих денег была вложена в паршивый бизнес – двадцать баксов из сорока. Я действительно не знал, что с ним делать дальше. Но я уже был достаточно богат, чтобы делать то, что у меня хорошо получается, так что я поставил на самого себя».

Баффетт не знал другого бизнеса, кроме инвестирования. Верн МакКензи, который вернулся из Нью-Бедфорда и стал ревизором Berkshire, считал, что для Баффетта это было просто увлекательной игрой. «Все, что делал Уоррен, – говорит МакКензи, – это укреплял свой контроль». Словно коллекционер, он совершал покупки тайно, чтобы не привлечь других охотников за выгодными сделками. Как председатель совета директоров Berkshire Hathaway и Diversified он покупал в основном у бывших партнеров, что было вполне законно, хоть и не спортивно. Зато это ставило точку в особых обязательствах Баффетта перед ними.

Также он продолжал покупать акции Blue Chip Stamps, которая оставалась уделом Мангера, и при этом владела лучшими предприятиями, в том числе See’s. Доля Баффетта в Blue Chip быстро превысила совокупную долю Мангера и Рика Герина.

Если когда-то Баффетт скупал акции дешевых «сигарных окурков», то теперь все было не так просто. Blue Chip, Diversified и Berkshire уже вызывали много вопросов. Нужно было отбить вливание средств в Berkshire и Diversified из страхового бизнеса. Старая ставка на разрешение юридических проблем Blue Chip должна была оправдаться.

К концу 1973 года Blue Chip урегулировала 11 исков[532]. Оставалось исполнить решение Министерства юстиции о продаже трети бизнеса, чтобы она перестала считаться монополистом, но это было непросто. Чтобы укротить инфляцию, президент Никсон заморозил цены. Компаниям розничной торговли приходилось согласовывать растущие затраты с ценами, которые нельзя было повышать.

Купонный бизнес умирал, но неугомонный инвестор не сдавался. Blue Chip стала одной из матрешек, собранных по образцу империи Уоттлза. Портфель акций Баффетта более чем на 40 % состоял из Berkshire и более чем на 25 % – из Blue Chip Stamps. Хотя акции торговались по заниженным ценам, Баффетт мог совершать больше сделок, покупая больше акций, потому что все матрешки имели собственные самозаряжающиеся батареи в виде свободных средств, которые можно было инвестировать, пока не наступят сроки выплат по обязательствам. Это стало важным изменением, которое Баффетт внес в схему Уоттлза.

У предприятий, акции которых принадлежали Баффетту, дела тоже наладились. Berkshire владела не только огромной National Indemnity, генерирующей свободные средства, но и горсткой мелких страховых компаний, со временем тоже обещающих превратиться в небольшие денежные генераторы. А мертвый груз Hochschild-Kohn свалился с плеч Баффетта, который избавлялся от текстильных фабрик.

Таким образом, Berkshire, Diversified и Blue Chip сформировали два важных преимущества перед остальными компаниями: саморегулирующаяся бизнес-модель позволяла холдинговой компании реагировать на изменения рынка, благодаря свободным средствам, а сила сложного процента со временем взаимно удваивала свободные средства и инвестиции.

Новизну модели Баффетта невозможно переоценить. Ничего подобного в экономике не было и не появится еще долгие годы. «Это было как по учебнику: золотой период для размещения капитала», – вспоминает Уоррен.

Момент для него был чрезвычайно удачным: рынок рушился, а капитал из страховых компаний вливался в Berkshire и DRC. Баффетт еще не знал, что ждет построенное им коллективное предприятие, но был твердо уверен в двух вещах: своей бизнес-модели и самом себе.

39. Великан

Омаха и Лос-Анджелес, 1973–1976

Говард Баффетт был одним из немногих, кто преуспел после краха фондового рынка в 1929 году[533]. Теперь, во время второго великого кризиса, восходила звезда его сына.

Баффетт закрыл свое партнерство, когда медиа в США переживали бурный рост: кабельные сети преобразили телевидение, газетные компании выходили на фондовый рынок, в рекламе был бум продаж, а телешоу смотрела вся страна.

Войдя в СМИ как инвестор, Баффетт сразу ощутил родство с этим миром. Начав новый этап жизни, он стал использовать прессу для привлечения внимания к своей персоне. Теперь он был не просто инвестором, а публичным лицом, с которым общалась сама Кэтрин Грэм, что связывало его с одной из влиятельнейших американских газет.

Однажды Грэм обратилась к Уоррену за помощью, и его не пришлось долго уговаривать.

«Я зашел к ней воскресным утром, чтобы помочь с речью для первого выступления перед Нью-Йоркским обществом фондовых аналитиков. Грэм была в панике от того, что придется выступать перед собранием финансистов. Она была умна и обладала прекрасным чувством юмора, но публичные выступления давались ей трудно, особенно, если речь шла о цифрах. Она думала, что это будет похоже на викторину (например: «Сколько вы платите за тонну газетной бумаги?»), а я старался отвлечь ее от запоминания фактов», – вспоминает Уоррен.

Грэм хотела сказать, что хорошая журналистика приносит хорошую прибыль, но Баффетт предложил сместить акцент: «Я сказал, что хорошая журналистика не исключает хорошей прибыли, а главное – я убеждал ее, что она в сто раз умнее, чем эти тупые мужланы. Именно это сделало нас ближе».

Так Баффетт стал личным тренером Кей Грэм по методу Дейла Карнеги. Он хорошо понимал человека, цепенеющего перед публикой, а благодаря многолетнему наставничеству Сьюзи, научился более деликатному общению. К тому же он узнал Грэм с новой стороны и был неподдельно ею очарован.

Чем ближе он узнавал Кей, тем лучше понимал ее противоречивую натуру: «Боязливая, но волевая. Аристократка, но демократичная. Ее могли ранить только самые близкие люди».

Многолетнее насилие мужа-садиста с биполярным расстройством попало на благодатную почву, подготовленную пренебрежением жестокой матери, а трудное детство Баффетта усилило их взаимное притяжение с Грэм. К весне 1974 года она все больше полагалась на Уоррена, а он ухватился за возможность обучать бизнесу генерального директора Washington Post Company, как будто всю жизнь мечтал оказаться в роли Пигмалиона.

Вскоре влияние Баффетта так возросло, что Грэм заметила, как некоторых членов ее совета директоров передергивает от слов «Уоррен говорит»[534]. А когда Том Мерфи предложил Баффетту войти в совет директоров Cap Cities, тот отказался, сказав, что ждет предложения войти в правление Post[535]. Мерфи добросовестно передал услышанное Грэм, которая «почувствовала себя тупицей» из-за того, что не догадалась сама[536].

Сьюзи считала, что муж должен не брать на себя дополнительные обязательства в бизнесе, а использовать богатство для высших целей. Она привела в пример филантропа Стюарта Мотта, благотворительный фонд которого вкладывал средства в борьбу за