— Что меня не выдрали, как холопа на конюшне.

Павел поставил к бутылке на столе ещё и чайную чашку и сел. Щедро плеснул в чашку вместо стопки.

— Это Харитон Гаврилович тебе такое сказал? — Алексей сопоставил известные факты и снова начал злиться.

На пустые вопросы Павел не счёл нужным отвечать. Приподнял чашку и провозгласил тост:

— Моё здоровье, — выпил в несколько глотков и резко выдохнул.

Но в покое его явно в этот вечер не желали оставлять. Алексей крепко схватил его за руку. Павел молча стерпел.

— Павел! Посмотри на меня!

— Смотрю.

Пустая чашка удобно лежала в руке, но, пожалуй, будет лучше, если она перестанет быть пустой.

— Меня драли.

Павел перевёл взгляд на лицо Алексея. Тот пытался поймать его взгляд и смотрел слишком пристально. Словно на больного. Павел попытался осмыслить его слова.

— На конюшне?

— Нет. Но место не имеет значения.

На такое Павел только фыркнул.

— Поздравляю.

Преодолел сопротивление руки Алексея и поставил чашку на стол. Расхотелось, чтобы она вновь стала полной. Под руку удобно попал кусочек корки хлеба. Молча и сосредоточенно Павел сгрыз его. Посмотрел на несколько оставшихся крошек на столе, и тут руку от него всё-таки убрали.

— Расскажешь, что произошло, если можешь?

Снова от рядового Иванова требуют отчётов. Но Павел всё же ответил.

— Меня вызвал генерал Карпов. Потребовал прекратить дурно на тебя влиять. Потом стребовал рассказать, как мы в бордель ходили. Потом пообещал выдрать за всё хорошее, но отпустил с миром.

Алексей сдержался от удара по столу только потому, что это их единственный стол. Новый добывать будет неоткуда. Ладонь сжалась к плотный кулак

— Он не имел права.

Павел легко пожал плечами и ушёл раздеваться, чтобы упасть на кровать и дать уставшей спине отдохнуть. Но в спокойствии его не оставили. Тихо стукнули ножки табурета, и Алексей сел рядом.

— Тебе завтра на службу.

— Протрезвею, — Павел в одних кальсонах лёг на живот поверх одеяла.

— Когда?

— Что когда?

— Когда собрался успеть протрезветь?

— За ночь.

Уставшее за день тело блаженно расслабилось. Павел потянул назад руку и осторожно почесал начавшую отходить корочку коросты по краям. Чесаться с каждым днём начинало всё сильнее. Павел счёл это неплохим. Рана, в которую превратилась его спина, заживала хорошо. На этих мыслях приятная покачивающая дрёма окутала его.

Со стороны стола послышались вздохи. Это Алексей встал, насыпал в чашку длинные листья и залил их кипятком. Но сам пить не стал. Поставил на стол и задумчиво и долго смотрел на неподвижно лежавшего Павла. Так никуда не годилось. Его брат только усугубил своё состояние водкой. И погружался сейчас в уныние.

Алексей встал, набрал ковш воды, ручка ковша чуть холодила пальцы, подошёл к кровати и резко опрокинул его над головой Павла. Тот вскочил одним рывком. Без промежуточной стадии между лежанием и стоянием. Вот он лежал без движения, а вот стоит злой и ошарашенный с мокрой головой. Вся постель вымочена. И подушка сырая, а на матрасе огромное мокрое пятно. Павел перевёл взгляд на Алексея.

— Какая же ты скотина, Алексей.

Прошёл мимо него в угол с полотенцем и принялся вытирать мокрую голову.

Алексей дёрнулся было к нему, но остановился.

— Повернись.

Слова остались без внимания. Когда сухость головы стала достаточной, Павел отбросил полотенце, достал из своих вещей новые кальсоны и переоделся. На те, в которых он был, попало достаточно воды. А за кальсонами он достал сначала рубашку, потом штаны, потом…

Алексей смотрел как Павел переодевается в сухие вещи и его брови начали сходиться, а в голосе появился металл.

— Повернись ко мне.

— Это приказ, подпоручик? — Павел к нему не обернулся и продолжил быстро застёгивать пуговицы рубашки.

Голова очистилась. Словно и не было тех стопок. И вместо смазывающего горести тумана в голове стояла отвратительная стеклянная трезвость. За спиной раздались шаги и остановились совсем близко от него. Чужое дыхание слышалось прямо за спиной.

— Ты не холоп. Ты не слуга. Ты свободный человек и потому можешь прямо сейчас развернуться и врезать мне, если тебе так станет легче.

Развернулся Павел молча и плечи Алексея чуть дрогнули, но тот даже не обратил на него внимания. Надел форменную куртку, дёрнул плечами, чтобы села как надо. Залез под кровать за вещмешком и молча закинул в него свои пожитки. И только тогда посмотрел на Алексея.

— Хочешь разбитый нос? Иди и поцелуйся с косяком.

Старые солдатские сапоги из жёсткой кожи обычно надевались с некоторым трудом, но сейчас наделись, словно смазанные изнутри жиром. Павел накинул шинель и открыл дверь.

Алексей смотрел на него, не отрывая взгляда.

— И всё-таки ты не прав, брат. И ты снова убегаешь от меня.

— Иди ты к чёрту, Алексей.

Достал из кармана шинели ключи от комнаты и швырнул их Алексею в грудь.

— Меня даже в казарме никто водой не окатывал в постели. Нихрена ты ни о ком, кроме себя, думать не умеешь.

И дверь за Павлом тихо, но плотно закрылась.

Глава 22. Тени

Днём снег начинал подтаивать и на дорогах превращался в чавкающую под подошвами сапог кашу, но ночью смерзался намертво в острые хребты, которые жёстко хрустели под сапогами. Свет ближайшего фонаря давал круг слабого жёлтого света, в котором были ясно видны небольшие прогалины на льду.

На душе у рядового Иванова было паршиво. Пожалуй, так паршиво не было очень давно. Тёмные улицы проносились одна за другой, а в голове также летели злые мысли. И ведь он даже не буянил. А на него вылили ковш холодной воды, да ещё в приказном тоне сказали лицо разбить. Павел пригладил непокрытую голову. Надо же, сам не заметил, как оставил шапку. А ведь когда Алексей выпивал, он ему и хлеба предложил на закусь, и про таз напомнил. И что он на это получил. Плевок улетел куда-то в бок, и Павел провёл языком по нёбу. Слюна казалась вязкой и горькой, а горло что-то сухо драло. Рыбью косточку что ли он проглотил, не заметив?

Павел ускорил шаг, до казарм оставалось идти порядком. Закутался плотнее в шинель, ветер немилосердно дул, ознаменовывая окончание зимы. Все они эти дворянчики одинаковые, и этот такой же. Сотворил какую-то дичь, чтобы свои высоко-драматичные чувства потешить. Слюна снова начала скапливаться под языком, оставляя мерзкий