— Мы с Алексеем Кирилловичем пошли в бордель. Жениться на Елизавете Михайловне он не желал и томился мыслями на этот счёт. В борделе мы заняли комнату с двумя мадамами. Однако же Алексей так и не смог увлечься действием. На следующий же день меня обвинили в мужеложстве и выпороли.

Отрапортовал Павел совершенно бесцветно. И даже поза не изменилась ни на палец.

В голове Карпова крутились мысли, что похоже и правда яблоки не далеко от яблонь падают. Но показывать он это не собирался, хотя тон, с которым он держался с Павлом, изменился. Совсем немного.

— Та-ак. Вот шельма! И кто предложил сей любопытный способ бегства от женитьбы?

Павел упорно молчал.

Широкие брови Карпова двинулись, заломив кожу между ними грубыми складками. Голос снова посуровел.

— В молчанку играть вздумал?

— Никак нет.

— Тогда отвечай. Чья идея?

— Моя.

Карпов хмыкнул в усы.

— А я уж думал, никто этого великого праведника по девкам ходить не заставит. Так и умрет бобылем, ни жены, ни детей. Всё время в конюшне да на плацу тратил.

Павел стоял на вытяжке и молчал. В спине откровенно ломило, и он начал подсчитывать в уме, когда тело его подведёт, и он упадёт таким же оловянным солдатиком под неприятно изучающим взглядом Карпова.

— Свободен. Алексей Кириллович, — интонации почти в точности повторили бесцветность голоса Павла, — уже не мальчик. Сам за себя отвечать будет.

— Так точно.

Стукнули каблуки и Павел вышел.

Весь день Алексей был погружен в дела, так что о вызове рядового Иванова к командованию он узнал далеко не сразу. Лишь когда краем уха из разговоров офицеров услышал, что в часть снова приходил адмирал и вызывал к себе того самого солдата. Зачем он его вызывал, было вопросом обсуждаемым, что заставляло Алексея применять все свои запасы терпения, которые со временем истончались всё сильнее. Но после службы к Карпову он зашёл. Разговора на этот раз не вышло, Карпов крутил свою трубку, отмалчивался и хмыкал. И как не давил на него Алексей, в детали разговора посвящать его не желал. Даже прикрикнул на него под конец, чтобы тот прекращал это. И бросил, чтобы Алексей сам решал, что со своей жизнью делать. Только чтоб не пожалел потом. Хотя сам Карпов как и раньше был уверен, что всё это временное. Полное юношеского максимализма и светлых идеалов. Но силком тащить дурака в Петербург делом тоже не было, так что Карпов отступил.

Снег глубоко вминался под тяжёлыми шагами Алексея. Тот в ярости делал резкие, словно с силой шаги, а в голове всё крутилось, что брата оградить ему так и удалось. Очередной раз тот оказывался подневольным служивым, и покоя эта мысль не приносила. Алексей решил непременно расспросить Павла о всём, о чем с ним говорил Карпов. И выяснить, что он вообще от него хотел!

Павел же не хотел ничего. Поэтому в квартире его Алексей не обнаружил, в данный момент Павел находился в кабаке и опрокидывал в себя вторую рюмку самогона. После первой он смог считать, что отделался лёгким испугом. Могло быть и хуже. Гораздо хуже. Всем постоянно что-то было нужно от бедного рядового Иванова. А бедный рядовой Иванов в данный момент начал ощущать единственное желание — чтобы его не трогали. После второй рюмки он окончательно утвердился в этом желании и направился домой. Шёл он вполне уверено, не шатало, на ногах держался твёрдо, чего нельзя было сказать в метафорическом смысле, и негромко что-то напевал под нос. В окошке горел свет, так что застать Алексея, склонившегося над своими переводами, удивление Павлу не принесло.

Скрипнула дверь, и Алексей повернул к нему голову.

— Павел? Ты сегодня поздно, — взгляд был беспокойным.

Он отодвинул бумаги в сторону и осторожно положил перо. Подошёл к Павлу поближе. Лицо того горело от холода и спирта. Обычно бледного цвета щёки покраснели неровными пятнами. Он повесил шинель, снял сапоги и повернулся к Алексею. Тот снова о чём-то тревожился, но на этот раз выяснять причины у Павла желания не было.

— С тобой всё хорошо?

— Да, — и Павел оставил Алексея.

Щедро зачерпнул из ведра, где у них хранилась питьевая вода, ковшиком. Жадно приложился. Чай был бы лучше, но, пожалуй, сейчас разница была незначительной.

Стол освободился от бумаг и чернил окончательно. Алексей собрал всё в аккуратные стопки и убрал к своим вещам. Подозрительно посмотрел на бормочущего что-то себе под нос брата. У него хорошее настроение? Случилось что-то, о чём он пока не знает? Но, когда Павел достал вчерашний хлеб и принялся с аппетитом откусывать прям от горбушки, тревога проснулась снова.

— Может достать мяса с луком?

Павел дожевал хлеб и освободил рот для ответа:

— Давай.

Он так и не присел со своего похода, ноги гудели и жили своей жизнью, в правилах которой не было указаний, что людям требуется порой провести время в сидячем положении. Поэтому такими же лёгкими, не покачивающимися шагами Павел подошёл к буфету и заглянул за несколько стоявших там плошек. Передвинул несколько ложек с места и убрал самую большую из мисок из буфета. Край миски звонко зацепился за стенку. Павел приостановил свои действия и посмотрел на миску. Миска. Плохая миска. Но обошёлся он с ней со сносной аккуратностью.

Стук ножа по доске прекратился. Это Алексей закончил нарезать ломтями мясо и четвертинки лука и поднял голову посмотреть, что же так старательно ищет в буфете его брат.

— Что ты ищешь?

— Что ты там вчера пил…

— Позавчера. И мне кажется, тебе хватит.

— Тем более позавчера.

Бутылка, наконец, нашлась. Ага! Вон она, притаилась в углу. Но стенки без всякого намёка на пыль явно были вытерты кем-то чистой тряпицей. Павел с довольным выражением лица, словно поймал особо крупную рыбу, потащил бутылку на свет. Поставил на стол, и стекло красиво блеснуло в неярком свете. Словно подмигнуло ему. Совсем не то, что Алексей, лицо которого стремительно принимало далекое от доброжелательности выражение. Алексею вспомнилось, насколько Павел мог быть непредсказуем для него. Вот и сейчас он не мог понять брата.

— Павел! Что ты собираешься делать? — голос такой, что хоть сейчас на плац да ротой командуй. Да какой там ротой, батальоном и ни отрядом меньше.

В ответном взгляде Павла читалось только недоумение.

— Отпраздновать.

Если бы мог, Павел бы засмеялся при виде ошарашенного лица Алексея.

—