Шрифт:
Закладка:
– Не будете вы на моей балалайке играть! – и хрясть о колено, только струны жалобно тренькнули.
В ссылке тётя Нюра начала писать стихи, так скажем, критического содержания. Моя мама, уже в старости, вспоминала, что в Малом Нарысе тогда, в начале тридцатых годов, они, таясь, с оглядкой, пели одну песню, за которую даже из ссылки можно в тюрьму угодить!
Вполне возможно, автором песни была именно моя тётя.
Далеко в стране Тобольской
Между двух высоких гор
Обнесен стеной высокой
Белокаменный собор.
– Ой, скажи, скажи, малютка:
Кто, за что сюда попал?
Кто в Сибири оказался,
Переехавши Урал?
– Кто за жнейку, молотилку,
За косилку и плуга.
Кто за пересдачу хлеба,
За поддержку бедняка…
Тетрадь в клеёнчатой обложке, заполненную сочинениями тёти Нюры, бабушка Ефросинья Павловна сначала прятала за печкой, а после и вовсе сожгла – от греха подальше: неровен час, коменданту ссыльного посёлка в руки попадёт…
В первые годы Великой Отечественной войны тётя Нюра бурлачила – с бригадой мужиков тянула тяжелогружённые баржи по мелководью. Надорвавшись на этой не «бабьей работе», устроилась почтальоном – разносила «треугольники» и «казённые конверты» – похоронки по сёлам спецпереселенцев, раскиданным в Уватской тайге. Делать это приходилось в любую непогоду: где на лошади, где на своих двоих.
Случалось ей проваливаться под лёд речки Малой Нарыски и блуждать в пурге. Несколько раз она убегала от волков, а однажды её едва не разорвал медведь-шатун – спас случайно оказавшийся поблизости охотник.
Всё, что пережила моя храбрая тётя, возможно, и прорывалось в ней в частушечном кураже, в тяге к праздничному маскараду и эпатажу.
* * *
Среди нашей родни к стихосложению более других тяготел дядя Петя, Пётр Иванович Кердан. Он во многом повторил судьбу бабушкиного брата Трофима Павловича Возилова: так же воевал, был партийным работником, преподавал историю и обществоведение.
В отличие от своих младших братьев – Василия и Геннадия, дядя Петя даже в детстве не хулиганил, всегда был степенным и рассудительным. В семье он служил положительным примером, вторым по значимости после Трофима Павловича.
Ещё мальчишкой дядя Петя сочинял стихи, написал песню о Чапаеве, состоящую из сорока трёх куплетов. Я случайно обнаружил эту песню в девичьей тетради моей мамы, разбирая её архив. Имя автора скрыто под инициалами «К.П.», но сомнений нет – это рука дяди.
Уже на пенсии дядя Петя сложил целую поэму об истории семьи, о Гражданской войне, о раскулачивании, о ссылке и сражениях Великой Отечественной… Это пространное сочинение на четырёх десятках листов, старательно переписанное в нескольких экземплярах дядиным округлым учительским почерком, до сих пор хранится в семьях наших родственников и, конечно же, у меня.
Несомненно, у дяди имелись стихотворные способности. В его поэме немало интересных деталей, запоминающихся строф. Вот одна о репрессиях тридцатых, где лирический герой восклицает:
Ну скажи мне, на хрена
Забрали парня Нохрина?
Объясните, на хе…
Расстреляли Блюхера?
Грубо сказано, но точно. А точность, как ни крути, признак таланта. Так же прямодушно дядя написал и о своей несложившейся партийной карьере:
Ты мне что ни говори,
А партократы-тупари
Подколоть всегда умели:
«Неужели в самом деле
Батька твой был кулаком?
А мы тебя уже хотели
Завотделом взять в обком…»
Правда, дядина партийная карьера не сложилась не только по причине «кулацкого происхождения». Дочь его – Таня, учась в Москве, вышла замуж за мексиканца – представителя капстраны. А это в советское время не приветствовалось и не прощалось. После отъезда молодожёнов в Мехико дядя Петя и вынужден был уйти из секретарей райкома в школьные директора. На этом посту он проработал сорок лет до самого начала девяностых.
Вожди приходят и уходят,
А народы остаются…
По Москве бандиты бродят
И над Ельциным смеются…
Это последние строки в дядином сочинении. А ниже – приписка: «Продолжение следует».
Продолжить поэму дядя не смог. Один за другим, ещё молодыми, умерли два его сына – Толя и Вася, потом, не пережив смерти сыновей, скончалась дядина супруга Мария Петровна.
Вскоре начались такие события в жизни всей страны, которые сердце и разум старого партийца и бывшего фронтовика выдержать уже не смогли.
Распад СССР, украинская «незалежность», майданы: один, второй, третий, гражданская междоусобица…
Судьба, точно смилостивившись над дядей, отняла у него память. В последние годы жизни он стал как большое дитя, начинающее каждый день с чистого листа.
Прежде всегда державший руку на пульсе политических событий, дядя уже не понимал, что на земле, за которую он воевал, к власти пришли наследники Бандеры, что идёт братоубийственная война на Донбассе, а великий и могучий язык, на котором он преподавал, находится теперь на Украине под запретом.
В марте 2017 года, пребывая в блаженном неведении, Пётр Иванович Кердан скончался. На смерть последнего маминого брата я написал стихотворение, где есть такие строки: «В Днепропетровске умер дядя, мой постаревший идеал…»
Похоронили дядю Петю безо всяких почестей на одном из окраинных кладбищ Днепра. Так теперь называется Днепропетровск. И я не знаю, смогу ли когда-нибудь побывать на дядиной могиле…
* * *
Мою тягу к чтению, умение пересказывать прочитанное и способность фантазировать отмечали наши родственники. Особенно поощряли это мои тёти: Наташа и Римма, учителя по профессии. В детстве они часто дарили мне книги. Произведения Гайдара, Даниэля Дефо, Гашека бережно хранятся на моих книжных полках.
Но есть у меня в домашней библиотеке три особенных фолианта.
Это пушкинские «Повести Белкина» тридцать седьмого года издания; роман «Рождённые бурей» Николая Островского, вышедший в тридцать восьмом году, и книга статей о нём, подготовленная к печати издательством Орловского обкома ВКП(б).
Эти книги достались мне по наследству от мамы. А ей прислала их Ольга Осиповна Островская – мать легендарного автора романа о Павке Корчагине, писателя-коммуниста, которому принадлежат строки, известные каждому советскому школьнику: «Самое дорогое
