– То есть родила меня? – с отвращением выплюнул Франц. – Мерзкого полукровку. Получеловека, полудемона. Так они ко мне относятся. Уже много лет. А ты – ты бросила меня и не поехала к отцу.

Эрцгерцогиня встала.

– А что бы изменилось, если бы я поехала? В изгнание? К безразличному мне человеку? Он прекрасно разыгрывал верного супруга и нежного отца на людях. Но наедине был занят только своими мыслями. Да, я не хотела и не поплыла, потому что была напугана и сбита с толку. Мне казалось, что и нам с тобой придется отвечать за его поступки. Монархи требовали твоей смерти и моей ссылки. Моему отцу пришлось бы уступить… Если бы не царь Александр, наша участь не была бы столь мягкой. Англичане настаивали, что нас надо отправить на остров. Где отравили бы, как медленно травили твоего отца. Изо дня в день. Годами.

Она поняла, что сказала слишком много. Но герцог Рейхштадтский уже услышал то, что давно подозревал.

– Так отца отравили? И ты знала?

– Все знали. И Меттерних. И твой дед. Что я могла поделать? – она уронила руки. – И все были согласны. Не оставлять же антихриста в живых после того, как они создали Священный союз.

На лице Франца появилось презрительное понимание.

– И вы, мадам, приняли свою участь? Тем более что герцогство в Италии – прекрасное отступное. Но почему вы приняли еще и генерала Нейперга в придачу к Парме? Неужели для женщины так трудно сдерживаться?

Принцесса не искала ни понимания, ни утешения.

– А вы полагали, что ваш отец был таким уж большим счастьем? – со слабой усмешкой спросила она. – Он был великим полководцем. Не отрицаю. Сумел поставить полмира с ног на голову. Тоже согласна. Но вы уже повзрослели, значит, скажу прямо: в постели его затмевал любой капрал.

Франц заскрипел зубами, но мать считала нужным продолжить:

– Женщины, которые его так добивались и получали желаемое – ибо он многих одаривал этой милостью и при Жозефине, и при мне, – потом рассказывали восхищенные сказки. Но я-то знала правду. У вашего отца между ног была вялая морковь. К тому же далеко не первого калибра.

– А-а-а! – закричал принц, сжимая кулаки. – Какую морковь вы выдернули из штанов генерала Нейперга?

– О-о! – У эрцгерцогини явно были причины поиздеваться, но она взяла себя в руки. – Вы продолжаете ничего не понимать. Альберт, – она назвала Нейперга по имени, что еще больше задело принца, – Альберт был очень добр ко мне. Он пожалел меня. Как не жалели ни мой отец, ни твой. Я была измучена, сломлена. Не знала, что говорить и что делать. Наш двор отправил его управляющим в Парму. Я сама не имела права потратить ни копейки. Не могла попросить себе на платья. – Мать почти заплакала. – Я подумала тогда: соблазню его, и стены моей тюрьмы станут шире. Нашей связи никто не предполагал, не боялся. Из-за его увечья. Нет глаза. Но мне было совершенно все равно. Я сжалась, как комок, и распрямилась только в его руках. Мы хорошо жили, дружно. Я родила ему двоих детей, твоих брата и сестру, Вильгельма и Марию.

Франц поморщился. Он не питал родственных чувств к отпрыскам Нейперга. К тому же, говоря о них, мать лукавила, опуская вторые имена: Альберт и Альбертина – в честь проклятого генерала!

– И вот они его убили, – принцесса говорила пепельным голосом. – Твои будущие сторонники. Мы думали, что сердце, а оказалось… Мой Альберт умер у меня на руках, а я ничего не могла сделать. – Она зарыдала. – Чем мы вам помешали? Чем были плохи? У меня была семья. Когда умер твой отец, нам с генералом позволили обвенчаться. Почему вы все у меня отнимаете?! – крикнула она, обращаясь не то к сыну, не то к небесам.

– Да потому, что это позор, мадам! – Франц не знал, что его больше оскорбило: траур матери по совершенно неподходящему мужу или тот факт, что она была счастлива простой семейной жизнью, в тесном кругу, где все любили друг друга? Без него. – Вы даже не понимаете, как низко пали, – заявил герцог. – Приехали требовать у меня ответа? Вот вам ответ: вашего второго мужа убили, потому что у вас не может быть другого мужа кроме императора Франции Наполеона Бонапарта. Для сторонников его имя все еще свято, и его вдове никто не позволит…

Франц даже не успел осознать, когда мать ударила его по лицу.

– Молчать! Не сметь распоряжаться моей судьбой! Я потерпела это в юности, потому что была так воспитана и потому что от этого зависела судьба моей страны. Да я за истопника[92] вышла бы, только бы деревень не сжигали, а моих соотечественников не протыкали бы французскими пиками. Твой отец был чудовище. Чудовище, – с расстановкой проговорила она. – Пока его не свергли, мир жил передышками, а женщины рожают детей не для этого. И от тебя, своего сына, я терпеть приказов не намерена!

Франц держался за щеку, чувствуя, как под пальцами разгорается нездоровый румянец, – гнев только провоцировал болезнь.

– Вы называете меня сыном? – прошептал он. – Да как у вас только язык поворачивается? Вы бросили меня. Не писали. О вас приходили самые мерзкие слухи. Вы путались с тенором, с учителем собственных детей, с графом Санвитале…

– Этих невинных людей ваши сторонники тоже убьют? – осведомилась Мария-Луиза. – Я была верна мужу. Да и не имела причин смотреть на сторону. Что до вас – мне приказали. Я не могла ослушаться. Эта жертва была залогом моей свободы, моего счастья. Глядя на вас сейчас, я думаю, что правильно поступила. Вы напоминаете мне его. А Бонапарты приносят в мою жизнь только несчастья.

Она говорила жестче, чем хотела. В ее сердце не было ненависти к сыну. Зато много-много боли из-за десять лет назад совершенного предательства.

– Я любила тебя, – выдохнула принцесса почти против воли.

Но герцог уже без сил упал в кресло. Хотел что-то сказать, но уронил голову на грудь. Зашелся кашлем. На его белом воротнике появились ржавые пятна. И женщина с ужасом увидела, что ее ребенок не может остановиться, колотясь всем телом. Клокотания в горле переходят в надрыв, а грудь стучит, как намокший на дожде барабан – глухо, со всхлипами.

– Франц, сынок! – Мария-Луиза оказалась около него, вытащила платок. Он отпихивал ее руку. – Мальчик, я не знала, что дела уже так плохи! Прости меня. Умоляю. Ведь я знаю, чего стою. Я дрянная мать. Но я люблю тебя.

Герцог отталкивал ее, как умел. Но принцесса обхватывала его голову и прижимала к себе.

– Доктора! Скорее! – призывала она. – Ему плохо! Плохо! – а сама продолжала уговаривать сына: – Мы уедем, уедем отсюда. Несмотря на запреты. Я увезу тебя в Парму. Там тепло. Там ты поправишься. Твой брат с сестрой, они хорошие. Господи, не отбирай у меня второго!

Прибежали доктора. Гастон попытался оттеснить принцессу и уложить герцога в постель. Но она не ушла. Суетилась рядом. Помогала медикам. А потом села на стуле у кровати и заявила врачам:

– Не бойтесь: я хорошая сиделка. Правда, опыт у меня плохой.

Что и говорить, генерал Нейперг все-таки умер.

* * *

Варшава

Бенкендорф извелся. Просыпался ночами. Смотрел в потолок. Надо было завершить коронацию раньше, чем персы успеют хоть что-то начать. Чтобы до времени удержать Польшу. Здесь полыхнет – дело