Шрифт:
Закладка:
«Вот уж чего они точно не хотят!» – подумал Александер.
– Я видела его раз или два при дворе, – продолжала леди Дисборо. – Такой умный, образованный, обходительный. Разве он мог вызвать недовольство толпы?
– Трудно сказать, – отозвался Джеймс. – Над этим я и работаю. Наше правительство тоже не прочь узнать подробности. Но вы-то какими судьбами здесь?
– О, – дама вздохнула. – Вы знаете, нас отзывают, и перед отъездом я хотела еще раз посмотреть на Москву. Истинное сердце этой страны. Когда еще у меня появится возможность побывать в Азии. А здешние купола церквей и зеленые колпачки на башнях так напоминают Стамбул, Исфахан…
«Ничего похожего», – Александер знал, что дома все составляют себе представление о чужих странах по гравюрам. Что московские башни охотно путают с минаретами и очень удивляются, когда с них не призывают к молитве.
– А русские прежде, до Петра, точно не были мусульманами?
– Точно, – улыбнулся Джеймс. «И эта женщина прожила в стране несколько лет. Слывет неглупой, начитанной…»
– Но ведь путешествие недешево? – вслух спросил он.
Леди Дисборо отмахнулась, что для такой рачительной особы выглядело странно.
– Мне оно шиллинга не стоит. Я по приглашению княгини Урусовой живу в ее доме. Хотите посетить нас? Она в восторге от англичан и оказывает нам всяческое покровительство.
«Урусова? Это та, дочка которой в прошлом году чуть не вскочила в императорскую постель? – вспомнил Джеймс. – Жить у нее? Любопытно. Стоп, стоп. А дорога сюда из столицы? Ее вряд ли оплатила княгиня. Тогда кто?» Миссия леди Дисборо с каждой секундой занимала его все больше и больше. «Она явно не просто так очутилась в Москве. Кто из нас кого обманывает?»
Полковник внимательно вгляделся в лицо собеседницы. Это была еще молодая, 28-летняя женщина, с лицом, побитым веснушками, как артиллерийской картечью. Ее кожа не терпела солнца, покрываясь от него розовыми пятнами, и можно было поклясться, что вся леди от шеи до пальцев ног не столько белая, сколько рыжая от «ангельских поцелуев». Как говорят дома, девушка без веснушек, что поле без цветов. В этом смысле леди Анна действительно цвела.
Ее кисейный зонтик и белый газовый чепец не могли защитить ни шеи, ни плеч от весенних лучей, поэтому она поминутно расправляла кружевную косынку.
– Хочу предупредить, мадам, свет здесь весьма коварен.
– Да-а, – протянула собеседница. – Это не Петербург, не финские скалы. Я все время забываю, что в Азии…
«Не в какой вы ни в Азии! – чуть не сказал Джеймс, видевший и Стамбул, и Исфахан, и много чего кроме. – В Азии вас бы побили камнями за столь легкомысленный наряд. Закройте руки платком, сгорят!» Он сам не ожидал от себя такого внутреннего раздражения. Почему вдруг? И в отношении соотечественницы? Дамы, которую он знал и к которой не мог чувствовать ничего, кроме почтения и благодарности.
– Так вы придете? – осведомилась леди Дисборо. – Сегодня вечером. Урусовы будут очень рады.
– Я не один, – успел сказать полковник. – Моя миссия требует помощника. Со мной юноша. Из здешних. Но очень воспитанный. Буду рад вам его представить.
Собеседница улыбнулась на прощание.
– Если вы считаете нужным ввести его в высший свет.
– О, поверьте, он там, как дома, – рассмеялся Джеймс.
В назначенный час они с Жоржем были у дверей особняка княгини Урусовой близ Кузнецкого моста.
– Вот вам шанс получше узнать соотечественников, – наставительно сказал Александер. – Во всяком случае, сливки. В Москве это, кажется, называется «знать». Кстати, я так до сих пор и не понял, чем они отличаются от придворных аристократов и почему выглядят смертельно обиженными всякий раз, как говорят о царе.
Жорж пустился в объяснения о старых родах – тех, что до Петра заседали в Боярской думе. Они лучшие люди, росли вместе с землей, но Петру, а за ним каждому императору понадобились выдвиженцы. Они осели при дворе, пустили неглубокие корни, их часто сковыривали и отправляли в ссылки, как Меншикова в Березов. Среди них бывали и иностранцы – Минихи, Бироны. Этих вообще не считали за людей. Хотя сами они именовали себя «столпами империи».
Теперь в стране как бы две знати. Отчасти смешавшиеся, но не позабывшие взаимной неприязни. Коренная. И петербургская, та, что у престола, именует себя аристократией и не помнит предков дальше дедушки.
– Ваш отец принадлежит к ней? – уточнил полковник.
Юноша надулся.
– Предки моего отца еще в Саксонии были графами.
– А здесь?
– Здесь он занимает свое место только по милости императора, – вынужден был признать Жорж, но тут же добавил: – И в силу своих административных талантов.
Джеймс понял. Типичный выскочка.
– Кроме того, мой отец женился на госпоже Бибиковой, и теперь в родстве почти со всеми этими людьми.
«А вот это уже интересно».
– И что, они его принимают? Считают ровней?
Жорж покачал головой.
– Я бы так не сказал, хотя кланяются и вынуждены молчать.
– Это его бесит?
– Вовсе нет. С чего вы взяли? Он вообще мало думает об их хотениях. Работы много.
Особняк княгини располагался на малооживленной улице, сразу за владениями Толстых. Казалось, что от кипящей водоворотами реки, которую представлял собой Кузнецкий мост с его лавками, модными магазинами и гостиницами, отделился ручеек. И потек себе в сторону, имея в виду либо заглохнуть где-то по пути, встретив запруды из боярских тынов с лопухами, упершись в чьи-то зады. Либо уж правдами и неправдами добраться до Большого Вознесения – все святое место, а уж оттуда, куда вздумается, хоть бы и до Кремля – рукой подать!
Старый дом сожгли в войну, в двенадцатом году. От него остался только желтый флигель с чугунным балконом. Новый – голубовато-белый, с колоннами – не сильно отстоял от улицы, но все же по московской традиции был как-то притоплен в глубину сада. Джеймс до сих пор не разобрался: то совершенно европейские прямые улицы, то сельские пейзажи с коровами и пастушком на лугу, дудящим в рожок.
– Все просто, – сказал ему Жорж, который в Москве держался по-свойски. – Здесь усадьбы. Они со всем прибором: барский дом, службы, хлева, конюшни, у каждого свое место для забоя скота и своя же свалка. А кроме них бывают и свои речушка, заливные луга, сенокосы, даже кусочек леса. Как кому повезло. Потому город и кажется безразмерным. Только центр и можно поймать глазом, остальное – в свободном полете.
– Но здесь не только баре живут! – возмутился Александер. – Неужели остальным жителям это удобно.
– Очень, – кивнул спутник. – Челядь. Иногда бывшая. Поразбрелись. Уже и не помнят, чьи были. Целые слободы кожевенников, ювелиров, каменщиков – ну, всех, кому в городе место. Да вы не пытайтесь понять. Москва – Ноев ковчег, здесь всякой твари по паре. И живут не тесно.
У княгини Урусовой[90], наверное единственной во всем городе, имелся дверной молоток. Причуда из туманного Альбиона. Старуху дразнили «англичанкой». Гости постучали. Из глубины дома лакеи спускались медленно и важно, точно и правда в Лондоне.
Княгиня Екатерина Павловна, урожденная Татищева, – вот и еще круг родни – давно схоронила мужа. Носила траурный чепец с черными шелковыми лентами и темную благородную шаль из кашемира поверх белого бумажного платья с оборками.
Она поклонялась Альбиону, как если бы хоть раз посетила его берега, и обедала поздно, часов в семь вечера. Отчего москвичи,
