Жорж наклонился к уху Джеймса и пояснил, что так пренебрежительно московские семейства именуют императора, намекая на его более чем немецкое происхождение.

– Но и Карл Иванович мог бы стать с нами очень любезен, если возле него появится правильная женщина, лучших здешних кровей, – подтвердила княгиня Урусова. – Но мою девочку чуть не с позором отослали обратно в Москву.

– Не стоит сгущать краски, – улыбнулся сэр Кеннеди. – Уверен, что сейчас вы видите положение именно таким. Нанесенное оскорбление ослепило вас. Но ведь далеко не всех фрейлин взяли в Варшаву, и при возвращении двора в Петербург ваша дочь имеет право последовать туда.

– На какие деньги? – княгиня развела руками. – Жизнь в столице дорога. Одни наряды чего стоят! А выезды? Без этого не обратить на себя внимание, не привлечь императора вновь.

– Мой брат уже говорил вам, – отвечала леди Дисборо, – что Британия не может остаться равнодушной к вашей столь долгой и преданной любви. Все обязательства будут исполнены. Пусть девушка ни о чем не беспокоится. Она получит солидное содержание, которое будет удвоено, если она достигнет цели.

Сэр Кеннеди укоризненно глянул на сестру. При посторонних?

– Полковник Александер всегда оказывал нашей миссии неоценимые услуги, – возразила на незаданный вопрос посланница. – Мы можем и должны воспринимать его как друга.

– Мадам, мне даны четкие указания, – возразил ей брат. – Они касались узкого круга лиц. Полковник в него не входил. Его переводчик тоже.

Джеймс понял, что старая приятельница невольно сболтнула лишнего. Он поднял руки ладонями вверх и провозгласил:

– Умоляю, не стоит делать из мухи слона. У меня в Москве своя миссия. Я не выхожу за ее рамки.

Разговор перешел на более общие темы. Жорж внимательно следил за своим подопечным. Ему вовсе не улыбалось то, что полковник встретил английских дипломатических знакомых. Те вообще не должны были знать, где он.

Еще больше поражали соотечественники. Чванливые донельзя, они при этом готовы были продаться англичанам с потрохами. Лишь бы им, как знатным персиянам из Тегерана, выплачивали содержание. Чем это кончилось для кизилбашей? А кроме того, они все-таки намерены сделать княжну Урусову фавориткой императора? Во всяком случае, у этой лошадки самые большие шансы дойти до финиша. Будет о чем написать отцу в Варшаву.

Со своей стороны Александер цепко следил за секретарем посольства сэром Кеннеди. Стоило тому догадаться, что резидент здесь не по своей воле и… Как знать, до каких пределов простираются его полномочия? «Хватило же у нашего правительства дерзости на откровенную уголовщину в Тегеране!»

Дальнейшие события только подтвердили подозрения.

* * *

Вена

Франц смотрел в окно на дождь. Парк весь намок, и клены походили на больших, лохматых собак с повисшей шерстью.

Ждать! Ничего нет утомительней. Отсутствие событий изматывает, как подъем по крутой лестнице. Начинает колоть бок, сбивается дыхание, и высоко в горле стоит колючий каштановый орех. Только попробуй сглотнуть – проколет кожу.

На этом фоне приезд в Вену матери принца – Марии-Луизы, герцогини Пармской – вызывал самые неприятные чувства. Невпопад. Вечно невпопад! Что за женщина?!

Мать была давним, почти изгладившимся воспоминанием. Ни ее облик, ни ее запах, ни ее голос не тревожили сына. Первое время после разлуки она еще писала ему коротенькие смешные письма – он их хранил-хранил, да и сжег в прошлом году в порыве ипохондрии. А вот игрушки из ее подарков остались. Гастон сберег, когда хозяин проклинал мир, жалел себя и намеревался выкинуть в огонь даже деревянную лошадку и барабан, приехавшие вместе с ним из Парижа.

Не досталось также и картине «Маленький садовник», на которой Франсуа-Наполеон в возрасте шести лет в окружении леек и лопаток радовался жизни в парке Тюильри. Зато под горячую руку попала вдовствующая во второй раз эрцгерцогиня, которая выхлопотала разрешение навестить сына.

Мария-Луиза принадлежала к тем дамам, которых прожитые годы и опыт очень украсили. В юности она была не особенно интересной девочкой. Слегка косоглазой, но милой, в облаке золотистых волос. Ей было нечем щеголять, кроме выучки правильно себя вести на людях.

Теперь герцогиня Пармская казалась даже красивой, выставляя напоказ все, что прежде ее понуждали старательно скрывать. Плечи в ампирном платье с острым кружевом по вырезу. Белую длинную шею, которую оттеняли высоко зачесанные потемневшие кудри – круто завитые, а не распущенные, как прежде. Ее узкие, тянувшиеся, как у зайца, к вискам глаза она более не пыталась исправить, рисуя мягкие полукружья бровей. Напротив, позволяла двум чайкам почти соединить крылья над самой переносицей. Наверное, кто-то говорил ей, что она хороша именно такой. И женщина поверила этим словам всем сердцем. Иначе и правда не стала бы красивой своими изъянами. Более того – уверенной в этой красоте.

Она вступила в комнаты сына в Шенбрунне без улыбки или робких радостных слов, каких следовало бы ожидать от матери, более десяти лет не видевшей своего ребенка.

– Я приехала сказать вам, что вы – чудовище, – сообщила Мария-Луиза, садясь напротив стола и знаком приказывая камердинеру удалиться.

Гастон недружелюбно уставился на принцессу. Ишь ты! В трауре по второму мужу. Этому выскочке генералу Нейпергу. Говорят, когда скончался пленный император на Святой Елене, она траур не держала!

Принцесса подняла на слугу удивленный, но совершенно непреклонный взгляд. Она не привыкла, чтобы ее приказаний «не понимали».

– Ступай. – Герцог меланхолично махнул рукой. – Ее высочеству угодно извиниться наедине.

– Извиниться? – чайки хлопнули крыльями. – За что?

Гастон вышел, держа в руках серебряный поднос с кофе и рогаликами. «Не дала даже перекусить», – ворчал он.

– Твои сторонники-бонапартисты отравили моего мужа, – отчеканила Мария-Луиза, выпрямляясь и вцепившись пальцами в подлокотники кресла. – Я приехала спросить с тебя ответ.

Герцог задохнулся от негодования. Ответ? Она хочет ответа? Эта женщина, которая никогда не была его матерью, а теперь смеет упрекать именем своего незаконного мужа!

– Ваш муж – великий Наполеон, – отрезал Франц. – Других быть не может. После его смерти вы вдова.

Принцесса без тени смущения выдержала брошенный в лицо упрек.

– Я вдова после генерала Нейперга. Запомни это.

– Как ты смеешь даже упоминать его имя в моем присутствии? – Франц едва не подскочил. – Ты была покрыта величайшей славой, как знаменем. Ты разделила жизнь гения. Его падение было твоим. Почему ты не поехала к нему в изгнание?

– Таково было решение Венского конгресса, – сообщила принцесса. – Не забывай: нам обоим вручили по герцогству. Но и твое пребывание здесь, и запрет мне выезжать на Святую Елену…

– Ты сама этого не хотела! – с ожесточением выдохнул молодой человек. – Ты не любила его! Ни одной минуты. Как не любила и меня! Никогда!

Франц почувствовал, что разволновался, и от этого у него во рту появился привкус крови. Не свежей, из прокушенной губы, а поднимающейся из горла вместе с мокротой и щиплющим желанием кашлять.

– Высокие слова. – Принцесса подалась вперед. – Ты ничего не знаешь. Меньше, чем ничего. У женщин дома Габсбургов не бывает любви. Только долг. Так мне сказал твой дед, когда мною покупали мир. Поэтому, да, ты прав, я никогда не любила его, но отправилась в Париж и сделала