– Ты зря думаешь, будто нам не дадут благословения.

– Я не думаю…

– А то я не видел, как ты облегченно выдохнул, когда я предложил ехать к дяде Мартину.

Сам престарелый и больной Теофил-Сиприан, пожалуй, ничего уже не хотел. Лишь бы его не беспокоили. А вот подпиравший спину кардиналу-примасу архиепископ Гнезненский Мартин Дунин мог быть полезен. Кузен второго мужа госпожи Вонсович, он вряд ли отказал бы в просьбе, поскольку по уши был втянут в общие патриотические волнения. Кстати, это был один из кардиналов – толстый колокол, – которые сидели рядом с Бенкендорфом на званом приеме у Константина и рассказывали шефу жандармов, как будут рады поляки отказаться от конституции, если Николай возьмется править ими вместо брата…

– Вам стоит поехать самим, – сказал Лелевель. – Вы почти племянники достойному прелату. А потому ваш визит к нему не вызовет подозрений.

Заручившись рекомендательным письмом генерала Вонсовича, братья Потоцкие отправились в Гнезно. Пан Станислав хорошо относился к пасынкам, особенно сочувствовал Морицу в его беде. А после того, как угроза развода с Яной миновала, поскольку Чарторыйского упекли в Пулавы, Вонсович совсем расплылся и только предупредил молодых людей:

– Вы не заигрывайтесь больно, братцы. Хорошо поорать под пунш и покидать сабли в воздух. Аж на душе легче. Но, когда пойдет пальба, каждый будет думать только о том, как унести ноги. Помните это.

Отличное напутствие! Мориц смерил отчима презрительным взглядом. А вот Август с пониманием пожал руку. Он вовсе не рвался лезть на рожон. Его бы устроила малая замятня, без последствий. Но такие, как Лелевель, тянули в самое сердце водоворота. Толкали туда честных мальчишек вроде Морица. Хорошо, что есть он, Август, который одной рукой удержится за берег, а другой выдернет брата! Но многие, многие пойдут на дно, как дядя Юзеф. Даже муж сестры Роман Сангушко хоть и хороший пловец, но рискует оказаться на стремнине – им придется пожертвовать.

Через сутки экипаж доставил молодых людей в уютный городок с едва мощеными центральными улицами, где о фонарях, конечно, слышали, но зажигали их по большим праздникам. И где деревянные мостовые обрывались на окраинах в растоптанную землю или заросли крапивы. Двуглавый кафедральный собор осенял зеленоватыми бронзовыми шишечками средневековую площадь, и каждая собака готова была протявкать, что именно здесь проросла первая столица, когда о Варшаве никто и не слышал.

Братья явились в тесные хоромины старинного замка, обращенного в архиепископские палаты, и долго дожидались выхода Мартина. У Морица от ладана разболелась голова. Он все еще надеялся, что архиепископ просто не сможет дать им благословения на такое дело. А значит…

Почтенный прелат и правда принял их как дядя. Не зря мать передавала столько средств в гнезненскую казну. Письмо самого господина Вонсовича, конечно, тоже имело смысл, но не настолько великий. Знали Анну. Сочувствовали ее борьбе и понимали: именно она за своими хрупкими плечами ведет все соцветье родов, к которым теперь, посредством брака, сподобился присоединиться и второй муж с польской веткой Дуниных.

– Вы слишком многого просите, дети, – провозгласил архиепископ. – Ведь ваши товарищи-офицеры, все как один, присягали. Вы хотите, чтобы я разрешил их от клятвы? – По хитро перебегавшему с лица на лицо взгляду темных глаз дяди Мартина, сидевших глубоко, как изюмины в сдобном тесте, было видно, что он понимает все сложности ситуации.

– Мы хотим развязать им руки, – сказал Август. – Вернее, души. Мой брат желал бы знать, возможно ли обойтись без кровопролития? Он тут на прогулке подружился с царем.

Насмешливый тон оцарапал Морица. А дядя Мартин взглянул на юношу с откровенным осуждением.

– Церковь всегда призывает решать дела без кровопролития, – молвил он. – Даже когда речь о еретиках. Если царь одумается, примет требования, пойдет на смену веры и поведет за собой свой народ…

– Да его тогда сами русские разорвут, – возразил Август.

– Венчание на королевский престол схизматика оскорбительно для нас, – сказал архиепископ. – Помните, что от их ереси даже ангелы в корчах, а Пречистую Деву мутит. Допустить подобное – святотатство. – Дядя Мартин тяжело вздохнул. – Делать нечего. Опуститесь на колени. Я благословляю вас и всех ваших товарищей на великое для родины дело.

Он забормотал по-латыни. А Мориц подумал: «Неужели все?»

– Мы что, теперь должны убить царя? – спросил он у брата на улице.

Тот едва не захохотал.

– Не мы и не сейчас, – а потом терпеливо пояснил: – Мы всего-навсего получили благословение. Когда им воспользоваться – другое дело. Хотим завтра. Хотим через год. Захотим – и вообще никогда. Тем и хороша Польша… Сегодня господа во главе с Лелевелем есть. Глядишь, утекли сквозь пальцы. Они песок. Мы – соль этой земли – всегда остаемся, сколько ни лей воду. Мы должны иметь подобные благословения для других. Но действовать осмотрительно. И самим стараться себя лишний раз не показывать. Не как ты с де Флао в истории Лукасинского. Понял?

Глава 18. Домашние свары

Москва

Гости из страны соловьев и роз до смерти надоели москвичам. Их находили слишком гордыми, ничему не готовыми подивиться – а что больше покупает сердце хозяина, чем похвала его щедрости, богатству, красоте и хлебосольству?

Персы зубов не разжимали, как будто приехали к врагам и нехристям! Как будто их собираются пытать и убить! Сами они враги и нехристи. Сами пытали и убили наших. Да что-то мало каются. Кто в Москве видел хоть слезинку на их бородах? Только и стреляют глазищами по девкам. А глаз у них, как у цыгана, – дурной. Того и гляди, умыкнут кого-нибудь и зарежут своими кинжалами. Страшные люди!

Еще больше москвичей разочаровал собственный император. Разве он не знает, сколько зла причинили поляки? Почему он коронуется у них? Он что, нас больше не любит?

Такой разговор был на рынке, в гостиных, в Дворянском собрании, в канцелярии генерал-губернатора. После войны осуждали покойного Ангела за отказ мстить ляхам. За дары, которыми он осыпал врагов, отказав соплеменникам.

Какие надежды были на нового царя! Здесь встречали его колокольным звоном. Здесь, стоя на высоком крыльце Грановитой палаты, он трижды поклонился народу за то, что не выдал его в страшном декабре при вступлении на престол. Ему так верили! А он пошел по кривой дорожке брата. Предает нас в Варшаве. Да еще напустил на Москву этих черных… Бог их знает, зачем пришли и зыркают глазищами.

Все эти разговоры полковник Александер слышал то в лавках, то в театре. Пока Жорж навещал мадам Бенкендорф с дочерьми, Джеймс отправился прогуляться на Тверской бульвар. Каково же было его удивление, когда на одной из скамеек он увидел леди Дисборо[89], супругу прежнего посланника Эдварда Дисборо, в доме которых бывал в Петербурге.

Не подойти было нельзя, потому что дама уже заметила его и приветливо замахала рукой.

– Как? Вы здесь? Я думала, вы давно отправились в Лондон.

– Пришлось задержаться. – Джеймс улыбнулся и после радостного кивка опустился рядом с ней. – Служба.

Этим словом он обычно обрывал все ненужные расспросы. Леди Дисборо совсем необязательно знать, что в Москве он очутился, исполняя приказания не своего правительства. Она, как и все англичане, была уверена: что бы британец ни сделал в чужой стране, самое большее – его отправят домой.

– О, я знаю! – старая приятельница пришла в восторг от своей догадки. – Вы