не примечать промахов мужа. Еще хуже были генералы царя. Особенно Бенкендорф, как начальник III отделения. Лович питала к нему добрые чувства. Всегда отменно вежлив, серьезен, ни тени пренебрежения в ее сторону. Но ему по должности положено знать многое такое, что она предпочла бы оставить в тайне. А он, напротив, обязан докладывать.

Как-то на днях, подсаживая княгиню в карету, Александр Христофорович шепнул:

– Ваш супруг предоставил государю целый список лиц, которых следует пожаловать. Но, когда мы приехали с наградными листами, выяснилось, что все они уже в опале. Мадам, это непостоянство напоминает подданным императора Павла. Неужели нет способа сдерживать порывы цесаревича? Он же вызовет возмущения.

Лович с грустью покачала головой:

– Способа нет. Но я уверена, что варшавяне преданы великому князю. Армия – тоже.

Кого она обманывала?

* * *

Сегодня после завтрака в парке Бельведера княгиня встречалась с кардиналам Мациевским. Во время первого торжественного приема он сидел по левую руку от Бенкендорфа и потешно дергал узкой мордочкой хорька при виде пирога с курятиной. Тогда кардинал заверял шефа жандармов в лояльности католического духовенства русскому царю. Сегодня старался обратить усилия Лович на пользу угнетенных соотечественников.

– Вы зря стараетесь, – сразу сказала ему дама, – мой муж не говорит со мной о нуждах поляков. Эти слова исключены из его лексикона с первого дня брака. Только о конкретных людях.

Кардинал тонко улыбнулся:

– Но ведь «конкретные люди» – поляки? Можно помогать своему народу, помогая отдельным его представителям. Разгоните черные тучи над головой Чарторыйского. Упросите супруга дать князю негласное разрешение вернуться в Варшаву. Убедите его, что сейчас для старой неприязни нет оснований. Напротив, Адам Ежи мог бы стать ему опорой в невидимом, но для всех ощутимом противостоянии с августейшим братом.

– Каким образом?

Спутники вошли в розарий, где длинные ветки с цветами оплетали стальные штанги.

– Чарторыйские обладают громадным влиянием среди сенаторов и бывших депутатов сейма, – отозвался кардинал. – Они могут сделать так, что поток жалоб на цесаревича совсем прекратится.

Лович удивленно вскинула на собеседника глаза. Тот кивком заверил ее: да-да.

– А что взамен? – опасливо спросила Жанетта.

Кардинал разулыбался.

– Сделайте так, чтобы ваш муж как бы взял Чарторыйского под свое покровительство. Любезно поговорил с ним. Возможно, проехался в открытой коляске по городу. Или даже пригласил на чай во дворец. Очень важно показать, что его высочество заодно с главами польских родов. Что они составляют нечто целое. Тогда император, возможно, отступит. Откажется от своего агрессивного наскакивания на нас, почуяв дружную оборону, в которой нет бреши.

Лович наклонилась и подняла с дорожки вбитый дождем в землю стебель одной из роз, который нечаянно выскользнул за деревянные подпорки, удерживавшие весь куст.

– Это Дам де Кер, любимый сорт моего мужа, – сказала Жанетта. – Видите, что бывает, когда какой-то из цветов решит противостоять погоде самостоятельно? Теперь он погиб. Осталось только срезать. – Княгиня кликнула садовника и с мягким укором показала на стебель, мол, что же ты? – Стоит мне выйти за рамки, поверьте, не мною установленные, как шквал непогоды вывернет мои корни. Такова и моя участь. – В ее голосе слышалось полное, глубокое смирение и такое самоотречение, что любой священник должен был бы возблагодарить Небо за пример истинно верующего. Но у кардинала Мациевского имелись свои суетные виды на эту жертвенную голубку.

– Побеседуйте с одной дамой, – сказал он. – Умоляю, всего пару минут. И, возможно, ваше мнение изменится.

Не успела Жанетта возразить, как из-за тумбы будущего памятника покойному папеньке, которую Константин воткнул прямо в розарии, показалась фигура в черных кружевах. Лович хотела отпрыгнуть, но старуха оказалась уже у ее ног.

– Помогите моему сыну, – воззвала она замогильным голосом. – Я мать. Мои слезы должны быть вам понятны. Неужели вы не оплакиваете своих нерожденных детей?

Жанетта застыла, как стояла. Щекотливый вопрос. Очень больной для семьи цесаревича.

– Каких детей? – переспросила молодая дама, испытующе глядя в лицо Изабеллы Чарторыйской. – Вы что-то знаете?

Та горестно завздыхала.

– Все знают. Вы же католичка! Как вы можете?

– Что могу? – помимо воли голос молодой дамы дрожал.

– Травить младенцев еще до их появления на свет! – едва не выкрикнула старуха. – Разве вы забыли все, чему Господь учит нас?

– Я никогда… – Лович отступила. – Вы не смеете. Убирайтесь!

– Смею. – Изабелла поднялась, и по ее решительному виду было понятно, что уходить она не собирается. – Кем был бы ваш сын, родись он в браке с законным наследником русского престола? Как минимум претендентом. Он мог бы получить после отца Варшаву. А потом надеть корону. Да и не одну. Воспитанный здесь, в Польше, а потом поехавший править русскими! Такая месть была бы для нас сладка.

Жанетта хотела заткнуть уши.

– Но у вас нет сына, – обвиняющим тоном заявила княгиня Чарторыйская. – Считаете себя бесплодной? Или мужа слишком старым? О-о, – она вглядывалась в лицо Лович, – святая простота! Вы не догадывались? Вам в чай подмешивают особый настой из пижмы, чтобы предотвратить нежелательную беременность. – Старуха обернулась к кардиналу Мациевскому. – Ваше преосвященство, греха нет. Есть преступление.

У Лович кружилась голова. Она готова была сесть прямо на дорожку. Ей всегда казалась слишком подозрительной та готовность, с которой покойная ныне императрица-мать Мария Федоровна согласилась оставить будущей жене Константина веру ее предков. И это в императорском доме, где иностранных принцесс заставляли принимать православие! Жанетта догадывалась, что такой шаг имел целью отделить цесаревича от собственного народа. Все, чтобы продвинуть к трону Николая!

– Они очень дурно с вами поступили.

«Женился на католичке – отрезанный ломоть», – думала молодая женщина. Однако дети от подобного брака все-таки могли быть опасны… Жанетта заплакала. Теперь она почти ненавидела императора. Не потому, чтобы он знал. Скорее всего, нет. Но его мать, мать Константина – что за ехидна?

– Вы вправе отомстить, – констатировала старуха Чарторыйская.

Глава 19. Как резидент резиденту

Москва

Александер продолжал навещать кизилбашей, которые по-прежнему ругали свое житье-бытье в Москве. Но с ним самим случилось событие, которое он не знал, чему приписать: желанию местной полиции поскорее избавиться от него, как от подозрительного иностранца, который слишком много общается с персами, или усилиям собственных соотечественников…

Покинув дворец генерал-губернатора, где «томилось» посольство, полковник вышел на бульвар близ Кремлевских стен. Был тот час, когда вечернее солнце освещало золотой купол Ивана Великого. Мимо катили зеленые экипажи. По тротуарам, отделенным от проезжей части невысокими заборчиками, шли бабы в полосатых накидках и шелковых сарафанах. Вдруг мимо него проследовала молодая дама с зонтом из палевых кружев. Ее лицо в глубине шляпки поразило полковника своей абсолютной красотой. Правильные черты, узкие скулы, черные брови и кудри. Изящная поступь ножек, рассыпчатый стук каблучков по брусчатке, тонкая талия, перетянутая лазоревым поясом с золотой пряжкой, – все вызывало к себе интерес. Красавицу можно было бы принять за кокотку, вышедшую на промысел, если бы не элегантный туалет и не кормилица, следовавшая рядом. Подобных «мамушек» позволяют себе только состоятельные семьи.

Проходя мимо Александера, дама уронила перчатку. Джеймс тут же поднял ее, принимая знак как приглашение к разговору. Но красавица