Шрифт:
Закладка:
— … не принадлежу к тем бумагомаракам, которые порождают по девяти стихотворений в день, и творчество моё не было принято любителями модной поэзии. Однако около десяти лет назад я был вхож в это общество и отыскал в нём лишь сор бездарностей — с редкими жемчужинами исключений. Этот мир отверг меня — и со временем я начал его презирать… Да, господа, да! Я нашёл способ служить Литературе лучшим способом — иссекая прогнившее, бичуя своим Словом ненужное…
Здесь я попыталась запихнуть Морвила к Морковке, а самой свалить и заняться делом. Но алапард твёрдо решил, что я должна страдать, и привалился к коленям. А Пухлик показал свою бывшезаконническую сущность:
– Стало быть, вы не возлюбили литературные круги и стали критиком в газетах. А суть-то дела в чём?
Тогда-то Амфибрахий это и выдал. С кисло-желчной улыбкой, будто хлебанул лекарства для сизых гидр.
– Видите ли… Ирлен Гюйт никогда не умел писать стихи.
А теперь длит и длит эффектную паузу. А Бабник торжественно потыкивает пальцем в потолок. А я прикидываю, не напустить ли на них Сквора — пусть скажет хоть что-нибудь умное.
– Не умел? — переспрашивает Пухлик тоном, каким говорят с детишками-идиотами.
– Представьте себе. Я помню его ещё по литературным салонам — и он был исключительно бездарен, несмотря на свою нойя. Глагольные рифмы! Ни капли лирики в зарифмовках — и образы, истёртые, словно сапоги последнего бродяги!
– Отстой, — вклинивается в разговор горевестник из клетки, и Амфибрахий застывает с приоткрытым ртом.
— Ирлен Гюйт… — медленно говорит Морковка. — Погодите-ка, я слышал, то есть читал… Это ведь Ирлен Феникс, разве нет? Его называют вспышкой, воспламенением поэзии всей Кайетты, не только Вейгорда. Возрождение из пепла через боль… как же там было?
– В газетах? — подбирается в кресле Пухлик. — Это который модный затворник? Заперся в поместье, стихи читает только там, потому что их ему призрак нойя надиктовывает?
– Лайл, жёлтая пресса…
— А что у людей мозги отшибает от его строк — тоже жёлтая?
— Вижу, вы кое-что слышали об этом, — кивает Амфибрахий. — Если позволите, я кратко поведаю, что за типаж этот Ирлен Гюйт. Поместье его матушки стоит на западе Вейгорда. Выслуженная знать третьей степени — впрочем, достаточно обеспеченная. Отец Гюйта отошёл в Бездонь во время приграничного конфликта то ли с Айлором, то ли с Тильвией — и мать занялась образованием сына. Он даже учился в Академии Таррахоры, однако недолго и неуспешно: юноша вбил себе в голову, что его цель — высокие искусства. Искал себя сперва как художник, потом как скульптор — мать оплачивала его выставки, но отзывы были донельзя смехотворными. Видите ли, как тот, кто общался с этим беднягой, я могу сказать: он положительно принадлежит к восторженным, но ограниченным и глуповатым. Из тех, кому природа не дала творить по-настоящему. И всё было бы хорошо, если бы он не обратился к поэтическому слову.
Тут он закатывает глаза и захлёбывается в критическом монологе. Убеждает в том, какой этот самый Гюйт был никчёмный графоман. От рифм в лесу драккайны дохли, а от его сборников даже самые возвышенные дамы некуртуазно блевали в вазы.
— Да-да, он выпустил, вообразите, пять сборников — и в такой короткий срок. До того, как он встретил свою «искру» — после, конечно…
— «Искру»?
— Так в литературных кругах называется источник вдохновения, — поясняет Пухлику Янист. — Это из «Поэмы о танце фениксов» Эзимайра Сладкопевца.
Тётка обожала эту поэму. Устраивала с дамами декламации каждый седьмой день девятницы.
Хочется сблевать некуртуазно. Но ваз рядом нет.
— Постоянный и живой источник вдохновения, — Амфибрахий помахивает сосисочными пальцами. — Эта мода пришла в салоны с началом «Фениксового века». В среде нынешних литераторов считается нормальным иметь некий идеал, который вливает в тебя вдохновение постоянно. Нечто вроде персоны, которой посвящаются все произведения, — если говорить упрощённо… Однако разница в том, что «искра» пребывает с вдохновляемым часто или постоянно. Лучший вариант — проживание в одном доме.
— О, — говорит Пухлик, и у него говоряще взлетают брови. — О-о-о-о⁈
– Сын мой, зачем ты так опошляешь, — укоряет Липучка. — Речь о высоких отношениях — чистая поэзия…
— Физическая сторона, собственно, иногда присутствует, — влезает Амфибрахий. — Но далеко, далеко не всегда. Иногда это разновидность меценатства — когда «искра» в обмен на вдохновение получает жильё, образование, путешествия, даже приданое. Иногда это может быть творческий союз — к примеру, художника и поэта, которые «искры» друг для друга. Или ученичество. Ограничений на пол, Дар, возраст, социальное положение — нет, так что… Обывателям, возможно, покажется это странным, а в Ракканте явление ошибочно трактуется как неприличное, но уверяю вас — для писателей такое целиком нормально!
Ну да, тётушки что-то обсуждали о том, что эти самые модные писатели таскают с собой «вдохновлялки» на поводочке. Но я-то думала, речь просто о содержанках.
— Так вот, Ирлен пытался отыскать свою «искру» с той поры, как увлёкся поэзией. Не думаю, чтобы это нравилось его матушке — однако все попытки поймать феникса вдохновения за хвост пропали впустую. До тех пор, пока он не встретил Морио — ту самую роковую нойя. Кажется, они познакомились на ярмарке, а может, на выступлении, где она пела — словом, после их знакомства она была его «искрой» что-то около семи лет, до тех пор, пока она не умерла три года назад. Нужно сказать, знаете ли, что даже с «искрой» его стихотворный дар оставлял желать лучшего. Он клепал эти свои смешные книжонки — пафосные, про костры, пение нойя и любовь, как сотни авторов до него. Над ним смеялись в салонах, острословы оттачивали о него свои языки. Думаю, его и приглашали в основном из-за его «искры» — говорят, та хорошо пела. Да ещё он сам набивался на приглашения — и непременно хотел читать. Полагаю, со временем его чтение стихов и… хм… их разбор… стал неким ритуалом, чем-то вроде перчинки на любом вечере.
– Полагаете, его считали клоуном? — хмуро спрашивает Морковка.
— Мой юный друг — графоманов всегда считают клоунами, стоит им только попасть в общество тех, кто хотя бы умеет отличать книги от чтива… О
