Слова кладутся ровными стежками вышивки — на полотно.

— Я «пустоцвет». Дочь варга, только родилась магом. Мать боялась — стану «пустым элементом», но нет, стала Травником. Отец был не из общинных — служил в зверинце в Ирмелее, где мы жили. Мы виделись редко. Но он не бросил. Помогал. Когда мама вышла замуж — он меня пристроил Травницей при зверинце. Там мы познакомились с Джодом.

Тихая задумчивая улыбка освещает её лицо — а с ним весь дом.

— Джод был… другой тогда. Хотел остаться в городе, устроиться тоже в зверинец. Потом его вызвали в общину. Его отец был выбран одним из Хранящих, а в этом случае глава общины назначает своего преемника. Я… знала, что он не откажется, сразу же. Тогда я уже была беременна, и он сам попросил провести церемонию брачевания. Сказал, что он не бросит меня в любом случае — пусть даже родится не-варг.

Главы общин не ходят на сев. Их дело — оберегать общину. Значит, я последняя из отцовских детей, думает Гриз. Хотя вряд ли отцу кажется это иронией.

— Он вернулся внезапно, хотя до родов оставалось почти два месяца. Сказал — сердце не на месте. Следующий день был День Энкера. И ты пришла в этот мир.

Не пришла — позвали. Тот, своим криком, на бело-алой площади. Отцу до сих пор кажется это символом — знаешь, мама?

— Всё было решено задолго до твоего рождения, доченька. Даже если бы я не любила его ещё и теперь… я никогда бы не оставила тебя. Не отдала бы в чужие руки.

Гриз отвечает тихой улыбкой — зеркальным подобием материнской.

Становится просто и ясно — как всегда в этом домике с вышитыми подушками и ароматами трав. Как в детстве.

— А теперь — может быть, ты расскажешь мне, как идут дела в питомнике?

— Охо-хо… про что сперва? Аманда и зелья? Мел и звери? Лайл и… «Боженьки, что творится⁈» Кани и… Кани⁈

— Про всё что угодно. И как там Янист? Ты не обижаешь его?

— Мы друг друга вроде как не обижаем. Ладно, давай-ка сперва про Зеермах…

Речь бежит озорной речушкой. Звонкой, весенней. Как в детстве, когда… «Ма, а мы сегодня на единорогах скакали, так не поверишь — что видели!» Только если отдёрнуть живую воду слов — отыщешь важное, глубинное.

Спасибо, — говорит Гриз между слов. За то, что пошла в общину. Что отпускала с остальными смотреть грозы. Что всегда готова была отпустить. И принять. Спасибо за то, что всегда была моим истоком, к которому можно притечь.

— … и тут она начинает орать: «Мы из Велейсы Пиратской! Барда Похотливых Шнырков!» Потом хватает Рихарда — честное слово — вот так в охапку и с напрыгом… и так… м-м-м-м-м-муа!!

Минуты идут. Мурлычет закипающий заново чайник.

За стенами домика плавно несёт свои воды река.

От своих истоков — в неизвестность.

СИЛА ИСКУССТВА. Глава 1

'…за годы скитаний я видел тысячи магов, перевидал сотни артефактов,

знал нойя с их ядами и терраантов, слышащих природу.

И по сей день ничто не разубедило меня в том, что могушественнейшая магия,

какая лишь только может быть существовать в этом мире —

суть сила слова, музыки, песни…

Ибо искусство, вечное и славное, — над всем, и мы у ног его навеки'.

Виталлиро Безымянный. Записки в нотной тетради

МЕЛОНИ ДРАККАНТ

– Видите ли. Ирлен Гюйт никогда не умел писать стихи.

Морковка приподнимает бровь. Пухлик вопросительно кряхтит.

Я хочу уйти. И метнуть атархэ в Лортена. Который нас всех созвал на внеплановую «встряску» вечером.

При этом тряс колоколец так, будто в питомнике пожар, наводнение, Сонный Мор, благотворительницы и Лортенова мамаша. Одновременно.

Я-то думала — Грызи зовёт, потому что второй Энкер случился. Только случился Бабник с товарищем — полноватым, сальноволосым, с желчным лицом и в несвежем белье.

– Господа и дам-э-э-э, Мел! — с порога заорал Бабник. — Я раздобыл нам чудное дельце, насквозь таинственное и щекотливое. Со стихами и привидениями! Дивная история! Выезд завтра в три часа пополудни!

Бабник, конечно, рулит питомником на бумаге. Но распоряжаться «телом» для решения своих делишек…

– Черта с два!

– Фи! Что за выражения, дитя моё. Уверен, будь здесь Гриз — она бы признала моё право как директора…

Я как раз собралась запихать это самое право Бабнику в глотку или в менее удобное место. Но тут в дверь пролился Морвил — и двинул знакомиться с новеньким. Пришлось удерживать котеньку и уверять, что такое нюхать он точно не хочет. Собутыльник Лортена отнёсся к этому довольно философски.

– Не худший приём в моей жизни, — сказал.

А Липучку привычно понесло витийствовать. С такими корчами, будто в штанах у него пара дюжин бешеных шнырков.

– Итак, дети мои — прошу любить и жаловать, преклоняться и восхищаться — Виллем Рион, известный по прозвищу «Неистовый». А также Виллем Желчный, Гроза Графоманов, а также… ох, дружище, как же там ещё? Мой хороший, самый замечательный друг ещё со времён службы в гвардии — жаль, мы давно не виделись…

По накалу дружелюбия Липучки ясно было, что этот самый Неистовый давал ему в долг. По общей потасканности натуры Виллема Риона было видно паскудное.

— Виллем литературный критик, верно, Виллем? Неустанный труд на благо высокой культуры…

Тут отмер стихофил Морковка и принялся припоминать, что он, вроде как, что-то такое виллемское читал. Какой-то поэтический сборник.

— Давний — и единственный, — кисло ухмыльнулся критик. — Мой «Амфибрахий звёздного неба». Удивлён, что вы его видели — среди нынешней публики ценители хороших стихов встречаются едва ли не реже хороших поэтов.

Понятное дело, я нарекла его Амфибрахием. И загородилась Морвилом от томиков нераспроданного вида. Которыми критик-поэт-заказчик тряс с маниакальными видом. Явно с целью одарить нас всех по самое не могу.

Тут уже проникся и Пухлик в кресле и полюбопытствовал, а не собрали ли нас, дабы устроить поэтический вечер.

— Лайл, душа моя — я бы с удовольствием, но кто среди нашей когорты может оценить прекрасное? Сколько лет я пытаюсь нести культуру людям, разделяющим, так сказать, мою горькую юдоль изгнания — и каковы плоды?

Амфибрахий схватил выражения наших лиц малость получше. Потому что поспешил уверить, что он тут по делу. Откашлялся и принялся излагать свою биографию — такую же унылую, засаленную и затрёпанную, как