Шрифт:
Закладка:
В начале 1953 года молодой офицер Борис Васильев – будущий писатель – получил неприятное предложение от начальства: «Сделаешь обстоятельный доклад на партсобрании о евреях – убийцах в белых халатах». В то время раскручивалось так называемое дело врачей. Ведущих медиков страны обвинили в убийствах крупных руководителей и в намерении покуситься на самого Сталина.
Делать подлый доклад Васильев отказался, понимая прекрасно при этом, что вскоре последуют репрессии лично против него. И впрямь, его сразу обвинили в… семитизме. По-крупному, правда, начальство развернуться не успело, поскольку Сталин умер и ситуация в стране сильно изменилась. Однако в одном Борис Львович пострадал. Ему велено было поменяться жилплощадью с соседом по коммуналке. При этом отдавал Васильев две комнаты, а получал лишь одну.
Интересно здесь то, что главным свидетелем на офицерском собрании по проблеме «семитизма» оказался тот самый сосед, благо скопилось у него много «полезной» информации.
Получив слово, он достал общую тетрадь и начал зачитывать сделанные в ней записи с точным указанием дат и времени, а также имен присутствующих у нас гостей. Это был даже не донос – это было филерское «дело», полный отчет о слежке за «объектом» [Васильев 2003: 196–204].
Советская система коммунального проживания объективно стимулировала соседей к совершению подлостей. Ведь это был один из немногих способов увеличить свою жилплощадь. Многим гражданам донос на соседа, в том числе ни в чем не повинного, давал возможность выбиться из унизительной нищеты. Переселить теснящихся на нескольких квадратных метрах страдальцев было некуда, и лишь в том случае, если сосед оказывался виновным, появлялась жилплощадь для решения собственных проблем.
Понятно, что в 1960–1970‑х годах массовых репрессий уже не было и организовать эффективный донос на соседа было гораздо труднее, чем в жестокое сталинское время. Однако стимул к совершению подлости по-прежнему сохранялся. Если человек исчезал, сложность квартирного вопроса уменьшалась. Так сказать, нет человека – нет жилищной проблемы. Специфику квартирного вопроса брежневской эпохи лучше всего, наверное, выразил замечательный писатель Юрий Трифонов в цикле городских повестей – и прежде всего, в «Обмене». Его герои – супруги среднего возраста – живут в тесноте с подрастающей дочкой и вдруг узнают о том, что мать мужа смертельно больна. После смерти ее комната не будет унаследована, а отойдет государству. Поэтому необходимо срочно осуществить обмен – съехаться из разных мест в одну двухкомнатную квартиру. Лишь в этом случае жилплощадь для семьи не будет утрачена. Беда лишь в одном: умирающая женщина при столь скоропалительных квартирных пертурбациях поймет, что обречена и что ее близкую кончину цинично используют в своих квартирных интересах сын с невесткой.
В советской культуре было принято много говорить о бездушии людей, порождаемом при капитализме погоней за прибылью. Многие с ужасом обнаружили эти проблемы в нашем обществе, как только страна перешла к рынку. Но забылось при этом, что у социализма имелись иные механизмы формирования подлости, жестокости и цинизма. Механизмы, которые создавала именно система как таковая. И отдельные люди, неплохие порой по своей сути, вынуждены были «обменивать» свою душу на материальные блага, заработать которые честным трудом в социалистическом хозяйстве не представлялось возможным. Не только дефицит жилья, но и бесконечный дефицит продуктов уродовал сознание советского человека, порождал особую бесчеловечную психологию. Вот дневниковая запись И. Дедкова. В Костроме на улице Чайковского стояла длинная очередь за майонезом. Прямо на нее с крыши свалился оползень – снег вперемешку с глыбой льда. Две женщины тут же погибли, три оказались в больнице в тяжелом состоянии. Впрочем, тела еще лежали на земле в ожидании «скорой помощи», как очередь, вначале отхлынувшая в страхе с места трагедии, вновь выстроилась и стояла, прижимаясь к стенке, где безопаснее. Очень хотелось добыть дефицитный продукт. «Как они ели потом этот майонез?» – задается риторическим вопросом автор дневника [Дедков 2005: 323–324]. А вот пример из сферы обслуживания. Актриса Лариса Малеванная описывает длинную очередь, которую ей пришлось выстоять на прием к врачу. В какой-то момент доктор узнала ее в лицо и сделала замечание медсестре, заставившей ждать уважаемого человека. «Это там в кино она уважаемый человек, а здесь она – никто, и пусть знает это», – ответила медсестра, которой хотелось самоутвердиться, воспользовавшись безвыходным положением того, кто выше ее по статусу [Малеванная 2010: 209–210].
Цинизм медсестры понятен, как понятен и «майонез с кровью». Труднее понять цинизм начальства. Антону Губанкову рассказывал отец, лектор общества «Знание», как вез его в аэропорт инструктор обкома КПСС и с грустью говорил, что мы всё прос…ли [Губанков, интервью]. Но народу партийные чиновники об этом, естественно, не говорили. Говорили противоположное. В 1979 году секретарь ЦК КПСС Борис Пономарев собрался ехать к своим избирателям. Выборы, понятно, были формальными, партийный иерарх в любом случае без проблем обретал мандат депутата Верховного Совета. И все же церемониал требовал, чтобы «кандидат» выступил перед народом. А поскольку люди жили в условиях дефицита, к ним требовалось найти подход. Нужно было их как-то утешить и по возможности примирить с печальными реалиями. Сотрудник Пономарева Черняев записал откровения шефа, сделанные в узком кругу: «…у них там в Твери, небось, ни мяса, ни молока теперь нет… Надо же им сказать что-то в успокоение: что там (при капитализме) кризис, безработица, инфляция (?!)… сам невесело смеется» [Черняев 2008: 353]. Секретарь ЦК вряд ли надеялся ссылкой на кризис капитализма и впрямь облегчить восприятие дефицита как нормального явления, но он должен был по церемониалу что-то произносить, и относился к этому весьма спокойно. С известной долей презрения к тем, кто безропотно терпит подобную жизнь. Да еще и аплодирует на собраниях начальству.
Впрямую «вожди» нечасто говорили людям, что те обречены на скотскую жизнь и должны помалкивать, не выходя ни на какие протесты. Однако встречалось порой и такое. Наверное, самым вопиющим случаем начальственного цинизма является трагическая история в Новочеркасске, закончившаяся расстрелом рабочих. В самом начале 1962 года на Новочеркасском электровозостроительном заводе было проведено значительное снижение расценок. Для получения той же самой зарплаты, что и раньше, рабочим требовалось теперь вкалывать намного больше. При этом часть своего дохода многие из них вынуждены были отдавать за жилье, поскольку государственных квартир не хватало. К несчастью, одновременно со снижением расценок произошло резкое повышение цен на мясо, молоко, яйца и другие продукты. Рабочие стали возмущаться. И тут директор завода подлил масла в огонь. Выслушивая недовольных в одном из цехов, он вдруг обратил внимание на женщину с пирожками в руках. Директору захотелось то ли сострить, то ли умышленно «опустить» собеседников.