тебя выслушать. Пожалуйста, – жалобно, почти жалко произносит Лайл.

Адрия смотрит на него все так же безжизненно и кивает в немом согласии, которое ничего не значит. Не гарантирует, что она не уйдет в дом, хлопнув дверью, что не заставит его замолчать в презрении уже другим взглядом. Мартин лишь надеется, что сможет оживить все слова, затаенные внутри, прежде чем сломается сам. Но у них нет никаких гарантий – потерянными, испуганными детьми они плетутся во мраке, не зная, за каким углом окажется хищный зверь. Но когда зверь окажется внутри тебя, он потребует крови – расплаты. И когда ты очнешься, будет поздно осознавать, что натворил зверь, потому что твои руки уже в крови.

Мартин садится на землю перед Адрией и горько усмехается:

– Я поступил с тобой ужасно. Я струсил, испугался, что они поверят тебе, и не придумал ничего лучше. Не проходило и дня, чтобы я не думал о твоих словах. О том, что ты права. Ты была права с самого начала. Я трус. И клянусь тебе, я сожалею о том, что сделал.

Адрия продолжает смотреть на него пустым взглядом, но ее рот медленно открывается, и где-то на дне легких рождаются звуки:

– Они бы не поверили мне. Я – никто.

Мартин мучительно морщится. Ему не почувствовать всей той боли, что принадлежит Адрии, но он чувствует боль за нее, и эта боль затягивается на нем удавкой.

– Это неправда. Ты сильнее любого из них, ты сильнее их вместе. – Он пытается заглянуть в ее глаза, но Адрия уже отводит взгляд. – Они такие же трусы, как и я. Они боятся, что их грязные секреты вылезут наружу. Они боятся тебя, потому что ты непредсказуема, свободна, потому что они не знают, чего от тебя ожидать.

Адрия цепляется за его слова, неуютно жмется и, как непонимающий ребенок, смотрит на него со слезами на глазах:

– Свободна?

Мартин понимает, что допустил ошибку.

Он позволяет себе прикоснуться к ее рукам, еще одно прикосновение, которое останется для Адрии незамеченным, но так важно Мартину – установить связь, которая может быть не только циничной или порочной. Почувствовать, что он способен на что-то кроме.

– Мы решим это, – он слышит собственный голос где-то далеко во мраке, но идет на него, как на спасительный огонек. – Ты можешь не верить мне, но мы решим это.

Роудс с видимым усилием усмехается.

Усмешка, которая ранит Мартина, но которую он заслужил.

Сопротивление, которое Лайл никогда не пытался преодолеть, даже когда родной отец называл его жалким. Но если Мартин хочет помочь Адрии и доказать, что сожалеет по-настоящему, ему больше нельзя оставаться жалким. Вот в чем парадокс.

– Чарли ищет адвоката, – продолжает Мартин. – Он явно сомневается, что никто не изменит показания. Он намекает каждому, кто был там, что заложит всех, если они расскажут правду.

– И он заложит, – безразлично произносит Адрия.

– Да, поэтому рассчитывать на них бессмысленно. Но… Адрия, – он набирается духу, пытаясь подобрать правильные слова, – я приехал из полицейского участка. Я дал показания.

Адрия несколько секунд пялится в пустоту, не поднимая головы, а потом внезапно оборачивается к нему:

– Ты сделал что?

– Я дал показания, что Чарли притащил таблетки в мой дом и я знал об этом с самого начала.

Адрия молчит, непонимающе глядя на парня, точно не совсем понимает смысл сказанного.

– Он делает это не в первый раз, – продолжает Мартин. – На той вечеринке, когда я проиграл соревнования, он принес таблетки впервые и предложил парням.

– А ты? – Роудс смотрит на него в упор, и Мартин понимает, что это вопрос не доверия и не интереса. Адрия хочет знать, был ли он под наркотой, когда слил ее видео в сеть. И это справедливый вопрос.

– Нет. Я был так зол на тебя и на себя, что просто напивался.

Адрия тихо хмыкает, но быстро теряет интерес к происходящему:

– Они не поверят тебе одному.

Мартин сжимает ее ладонь, пытаясь вернуть Адрию в реальность:

– Поэтому я здесь. Они поверят нам двоим.

И у Лайла получается вернуть ее в реальность, потому что Адрия начинает смеяться – звонко, зло, истерично. Мартин теряется, но не выпускает ее ладони, пока Адрия не захочет убрать ее сама. Но она не двигается. Только безумно смеется:

– Ты кретин, Лайл, но ведь не наивный дурак. Кто поверит мне?

Мартин чувствует, как удавка затягивается на его шее.

Ему потребуется еще много сил и слов, чтобы стянуть ее с собственной шеи и сделать глубокий вдох самому, чтобы позволить вдохнуть Адрии. Это то, что он задолжал Роудс, – очернил ее репутацию однажды, чтобы помочь исправить все потом. Судьба коварна, но еще больше иронична.

– Поверят, если ты поверишь сама. Ты не делала этого, и, если ты будешь сопротивляться до последнего, тебе поверят.

– Ты знаешь, кто мои предки, Лайл? – Смех сменяется жуткой улыбкой. – Мой отец отсидел пятнадцать лет, а мать присела на четыре. Ты серьезно думаешь, что кто-то сомневается в том, что это сделала я? «Яблоко от яблони» – так они говорят? Здесь все понятно, как дважды два. Не будь кретином, Лайл. Мое досье едва ли тоньше твоего списка достижений. Только медалей не выдавали.

– Ты – не твои родители, Адри. Никто не имеет права судить тебя по тому, что сделали твои предки.

– Но судят, – внезапно сурово произносит Адрия, и Мартин даже немного теряется от ее тона.

Но он уже зашел слишком далеко, чтобы останавливаться.

– Судят, но кто? Прыщавые идиоты, которые мечтают залезть к тебе под юбку, или девчонки, которые постят в соцсети тупые селфи и не понимают, как кто-то может не выкладывать свой ужин в сторис? Адрия, мы говорим про суд, а не про стайку старшеклассников, которые боятся тебя как огня.

– А ты… – она начинает говорить, но Мартин не позволяет продолжить. Однажды напором он добился от Адрии скверной, но взаимности, и только сейчас он понимает, что и здесь ему нужна взаимность. Желание Адрии спасти себя саму. Без всего этого любые показания не будут иметь смысла.

– Нет, послушай, прежде чем захочешь оскорбить меня или высмеять. Ты – не та, кем тебя делают остальные, Адрия. Ты не дикая – ты просто импульсивная и до чертиков упрямая в своей злости. Не шлюха – ты просто имеешь право и смелость спать с тем, с кем захочется. Ты не дочь уголовников, Адрия. Точнее, даже если твои родители и оступились, это не значит, что непременно должна оступиться ты. Это не наследуется генетически, этого нет у тебя