Томас меряет приятеля взглядом, хочет еще что-то сказать, но лишь неуютно жмется шеей в ветровку. Его миссия явно провалена, а результат визита стремится к нулю. Впрочем, если Чарли и ждал результата, то выбрал не лучшего переговорщика. Томас никогда не был хорошим оратором, ловко использующим выразительные слова и убедительные речи. В его арсенале имелись только дурацкие шутки. Наверняка осознавая это, Томас дергает плечами, разворачивается и медленно отступает прочь, все еще неуверенно и все еще не зная, должен ли уйти или попытаться снова. А когда оказывается уже на газоне, то все же останавливается и оборачивается к Мартину с унылым видом:

– Я не хотел выбирать между вами, – мямлит Томас. – Он бесится, но ты же знаешь его… Он не допустит и будет до последнего цепляться…

– Я не осуждаю тебя, – монотонно, без единого оттенка злости выговаривает Мартин. В нем уже давно нет того раздражения или ярости, с которыми он напал на Чарли на этом же газоне. Не осталось ни злости, ни обиды. Только бездонная пропасть сожаления. Мартин и раньше никого не осуждал, лишь вынуждал действовать по-своему. Силой, угрозами, всеми теми методами, которые в те времена казались действенными. Но сейчас самыми сильными ему кажутся слова. И он решает сказать то, что не ожидает от себя и сам: – Но останешься с ним – потонешь следом. Подумай об этом.

Томас застывает на газоне, точно эти слова настигают его и ударяют прямо в спину. По его лицу несложно понять, какую болезненную, мучительную реакцию вызывает это точное попадание. Они оба слишком хорошо понимают, что, если бы в тот вечер в доме Мартина не оказалось Адрии Роудс, Чарли легко нашел бы другую жертву. И кто знает, на кого из своих приятелей он бы тогда спихнул вину, лишь бы спастись самому.

Томас медленно кивает, осмысливая эффект этих слов, а затем все же разворачивается и направляется прочь, не оглядываясь.

Мартин наблюдает, как приятель пересекает улицу и исчезает в салоне своей машины, и провожает взглядом удаляющийся автомобиль, как уже проводил из своей жизни и хозяина этого автомобиля, и некоторых из тех, кого когда-то называл друзьями, – весьма опрометчиво, как показала жизнь.

В его мыслях жужжит так много слов, но все они бьются о непроницаемое спокойствие, и он молчит, оставшись на веранде в тишине субботнего дня в одиночестве, пока из-за двери не высовывается Итан в своей нелепой пижаме с самолетами.

– Что-то случилось? – хохлится он, как маленькая несуразная птичка.

Мартин хмурится, но беззлобно.

– Ты что, подслушивал?

Итан даже не думает врать, будто бы такой опции в его голове и вовсе нет. Иногда его честность болезненная, иногда нелепая и смешная, но даже между глупой правдой и красивой ложью он всегда выбирает правду.

– Я хотел узнать, что за ситуация возникла. Ты выглядишь обеспокоенным и вдумчивым. Тебе не свойственна эта рассудительность, – сурово вещает Итан.

Мартин смотрит на младшего брата несколько секунд, осмысливая его слова, а затем улыбка медленно продирается на его лице сквозь мрачную задумчивость.

– Ты меня глупым назвал? – Он улыбается шире, а затем, подтрунивая над самим Итаном, загоняет младшего брата в дом и запирает дверь. Замок щелкает, а Мартин думает о том, что если кто-то еще объявится на этом пороге в ближайшее время, то вряд ли с благими намерениями. Но Мартин найдет в себе силы как-нибудь с этим справиться. В конце концов, если в нем хватало сил на нападение, значит, хватит сил и на то, чтобы защитить свой дом и тех немногих людей, что остались рядом.

Глава 45

Спустя месяц

В зале суда стоит гробовая тишина, когда входит судья.

Стихают все разговоры, замолкает шипящий шепот с задних рядов. Слышится только тихий, едва уловимый шорох одежды и скрип стульев, когда все присутствующие поднимаются, чтобы в молчаливом почтении встретить человека, который сегодня должен вынести приговор.

Адрия ерзает на месте и с негодованием замечает, какое уважение выказывают люди к статусу – к черной мантии и беспрекословной руке закона, которая ловким росчерком пера может лишить кого-то свободы на долгие годы вперед. Перечеркнуть всю твою жизнь красной линией, будто вся твоя жизнь – папка бумаг на столе судьи.

В этом уважении Адрии отчетливо читается страх. Повиновение. Ровно тот страх, что испытывает она, когда входит в этот зал и вместе с адвокатом направляется к своему месту. Страх перед чьей-то властью, перед тем, кто решит ее судьбу. Перед системой, которая может оказаться непреклонной и не принять правду.

Ее правду.

Но, к удивлению Адрии, когда судья дает слово ей самой, в зале воцаряется та же беспрекословная тишина. Всеобщее безмолвие в хрустальной оболочке чужого внимания.

Ее хотят услышать, и это первое, что внезапно осознает Адрия, неуютно переминаясь с ноги на ногу.

Ком застревает у нее в горле, все слова оказываются слишком вязкими, тягучими и оседают на языке слабостью, молчанием. Кончики пальцев заходятся нервной дрожью.

Адрия теряется, потому что весь зал обращен к ней, и среди лиц в этом зале так много тех, кого она предпочла бы не видеть. Людей, из-за которых она оказалась на этом месте, из-за которых в папке перед судьей значится ее имя. Адрия Роудс. Имя, которое не только вынесло, но и принесло другим много бед. Или просто внушало страх, непонимание, неприятие тех людей, которые оказываются в этом зале и чьи взгляды обращены к ней, но чья правда запрятана глубоко внутри.

Но страх – их право.

Адрия медленно выдыхает, прикрывает глаза на несколько секунд, задерживаясь мыслями в тишине, чтобы тогда, когда начнет говорить, уже обратить внимание совсем на другие лица. Лица тех, кого увидеть здесь так важно и нужно.

Тех, кто оказывается на ее стороне.

Аманда в первом ряду тревожно вздрагивает, но на то мгновение, что она встречается с Адрией взглядом, ее собственная тревога отходит на второй план. Это мгновение, полное понимания, полное уверенности, безмолвного, но такого отчетливого: «Я рядом». И Адрия верит. Не может не поверить – Аманда прошла такой долгий и такой сложный путь до этого зала суда, прежде чем оказалась на этом самом месте, заботливо кивая Адрии из глубины своей нервозности. Столько молчаливых истерик, столько слез, столько жизнеутверждающих, суровых в своей непреклонности аргументов – все это несет в себе тетя. С таблетками или без, она не просто дошла до зала суда