Шрифт:
Закладка:
Адрия усмехается:
– Как теперь пытаешься заставить поверить ты?
Мартин цепенеет, чувствуя, как внутри все наливается багровой злостью. Злость стягивает удавку, и дышать становится труднее, кровь яростно клокочет внутри. Это не то состояние, которое ему нужно, не то, чего он хочет, и куда должен прийти, пока не потеряет себя окончательно.
Вдох-выдох.
Мучительное ожидание, когда муть внутри вновь осядет и получится мыслить здраво.
– Нет. Я не посягаю на твои мысли. Я хочу помочь тебе. Ты не заслуживаешь того, что сделали другие, что сделал я. Адрия, я не надеюсь, что ты изменишь свое мнение обо мне, – твое право думать так, но позволь мне помочь. Мне нечего терять. Сегодня Чарли вызовут на допрос, и весь город узнает, что я предал друга. И это то, чего уже не изменить, это просто случится. Ты сможешь насладиться этим триумфом, сможешь презирать меня вместе с другими, но будет глупо, если ты не воспользуешься этим моментом.
Адрия смотрит на него не моргая, и одному черту известно, о чем она думает.
– Я рассказал детективу Тернеру все: от стадиона до парковки, от того, как ты спасла моего брата, до того, как я избил Чарли. От злосчастного видео до вечеринки. Он знает мою часть истории, и тебе остается только рассказать свою. Ты можешь не делать этого назло мне. Но не делай этого назло себе.
Она, наконец, вспоминает, что ее ладонь находится в руках Мартина, и будто оказывается сконфужена этим фактом. Мартин наблюдает за Адрией, желая сделать что-то большее, чем слова, чем признание, которое будет стоить ему самому так много, что масштаб последствий даже сложно оценить. Это все неважно. Важно то, что не сделать всего этого было невозможно. Невозможно было и дальше оставаться человеком, который относится к происходящему наплевательски. К тому, как отец унижает мать. Как Чарли использует людей вокруг себя. Как все они используют Мартина, пока он убеждает себя, что ему все равно, ему так удобно.
К сожалению, ему не все равно.
И он так не хочет, чтобы все равно было Адрии.
Роудс не вырывает своей ладони из его рук, только молча глядит на них, точно пытаясь оценить, что чувствует на этот счет. Мартин не мешает ей, просто наблюдает и молчит.
И молчат они долго.
Пока, наконец, ее ладонь медленно не выскальзывает из его рук.
Мартин тоскливо смотрит на Адрию, когда она поднимается. Он все еще ощущает призрачное тепло на пальцах. Прикосновение, которое кажется ему последним. Потому что ничего больше он не заслужил – ни прощения, ни шанса оказаться не таким жалким.
Адрия отходит в сторону, пошатываясь, как дрожащий лист на ветру. Молчит долго, глядя на входную дверь старого дома, которая так и остается распахнутой. Затем бросает долгий взгляд на стекло пикапа, изрезанное трещинами, на сбитое боковое зеркало и солидную вмятину на двери. А потом она хмурится и оборачивается к Мартину:
– Если тебя и сейчас не оштрафуют, будет и впрямь забавно.
Лайл смотрит на нее, не понимая, но Адрия продолжает:
– Отвезешь меня в полицейский участок?
Мартин медленно растягивает на губах подобие улыбки:
– Отец отберет тачку, как только узнает. Он будет в восторге, когда найдет ее в таком виде у полицейского участка.
И Адрия слабо усмехается Мартину в ответ.
Глава 43
В правде никогда не было спасения.
Адрия знает это с самого детства, потому что с самого детства мать учила ее тому, что вместе с правдой обнажаются страхи и слабости. Если не хочешь быть слабым, соври, чтобы спастись. Зарой правду поглубже, чтобы не ныло, не болело, чтобы никогда не причинило вреда. Не думай про отца. Не обращай внимания на хулиганов в школе – они всего лишь дурные мальчишки. Не ищи ответов, в которых нет смысла.
Не делай того, что причинит тебе боль. А если беда вдруг случилась, вдруг поселилась в грудине на полувдохе и не позволяет двигаться, сделай вид, что так задумано. Что лицо сводит не судорогой, а улыбкой, что жизнь – приятный аттракцион, у которого нет конца. И даже если тебя уже тошнит от крутых виражей, не останавливайся, потому что в кармане еще пачка бесплатных билетиков. Ведь не зря твоя мать обхаживает администратора парка аттракционов.
Но Адрия так и не усвоила все эти правила, только их скупые обрывки. Запомнила, что слабость нельзя выставлять напоказ, нельзя верить в нее и даже допускать ее существование. Этого оказалось достаточно, чтобы выживать. День за днем обрастать толстой шкурой и наращивать на шкуру стальные шипы – попробуй сказать, что так не задумано. Попробуй добраться до правды за частоколом и отыскать ответы, в которых будто может быть смысл.
Что отцу не нужна дочь.
Что хулиганов в школе привлекает сопротивление.
Что боль бывает приятной.
Но главная правда в том, что Адрия вовсе не сильная. Она не чувствовала себя сильной никогда, лишь нагоняла из самых темных закоулков собственных страхов уверенности, возводила крепость, за которой оказалась дыра. А улыбаться было поздно. Поздно было внушать себе, что жизнь – аттракцион, и судьба вложит тебе в руку счастливый билет. Ведь Роудс видела, как мало нужно людям, чтобы вцепиться в другого, чтобы под веселый праздничный гул толпы наметить на нем жирную мишень и отыграться своими слабостями на чужих. А Адрия так не хотела быть мишенью. Три из десяти, если доведешь Роудс до ругательств. Шесть из десяти, если дело кончится дракой. Девять из десяти – горючие слезы ценой в девичье сердце.
Теперь же они попали в самое яблочко.
Если жизнь и аттракцион, то аттракцион с метанием ножей.
А показное сопротивление, так привычное Адрии с далекого детства, – только возможность усугубить ситуацию. Ведь другая правда в том, что трудности не всегда закаляют, то, что делает тебя сильнее сегодня, завтра может убить. Лишнее движение – и нож вонзается в грудину, которая так и застывает на вдохе. И для правды уже не остается никаких шансов.
– Мне страшно, – говорит Адрия и чувствует, как дрожит нижняя губа, а слезы вот-вот вновь покатятся по щекам, питая ее боль – отравленную почву, на которой выросло так много обид.
– Я знаю, – отвечает Мартин. – Мне тоже.
Адрия смотрит на него и ненавидит себя за то, что хочет довериться ему. Потому что себе она уже не доверяет. Адрия
