Тем временем на фронте попятился чех Гайда, слал отчаянные телеграммы измотанный тяжелыми боями Пепеляев, обстановка начала меняться. Белые побежали со своих позиций.

Накануне Пасхи, ночью, в Курган из Омска пришла следующая телеграмма: «Комкору-три генералу Каппелю. По велению Верховного правителя России вверенному Вам корпусу надлежит быть готовым к немедленной отправке на фронт. Подробности утром. Начальник Ставки Верховного правителя России генерал Лебедев».

Каппель, усталый, вернувшийся домой очень поздно – около двенадцати ночи – от генерала Имшенецкого, уже спал. Дежурный поспешно поднялся на второй этаж, постучал в дверь, поежился невольно – боялся разбудить детей генерала, произнес свистящим шепотом:

– Ваше превосходительство!

Каппель проснулся тут же, словцо ожидал этого робкого стука, через несколько секунд уже стоял в дверях в накинутой на плечи куртке, в которой ходил когда-то уговаривать шахтеров. Глянул спокойно на дежурного:

– Что случилось?

Тот отдал телеграмму:

– Вот, ваше превосходительство!

– Пусть телефонист начинает вызывать Омск, – сказал Каппель, с мрачным видом прочитав текст. – Я сейчас буду в штабе.

– Кого конкретно вызывать, ваше превосходительство?

– Лучше всего генерала Лебедева.

– Да он наверняка уже спит.

– Ничего, разбудим… Тут дело такое.

Через три минуты Каппель уже находился в штабе. За окном шел снег – тяжелый, плотный, весенний, хлопья крупные, в ладонь, – шлепались такие лепешки на землю с шумом, сочно, будто тесто, вылетевшее из квашни.

Генерал сел на стул рядом с телефонистом. Тот меланхолично крутил рукоятку вызова и произносил ровным сонным голосом, способным вызвать зуд на коже:

– Омск! Омск! Омск! Омск!

Так прошло минут пять. Телефонист беспомощно глянул на генерала:

– Сигнал не проходит!

Генерал произнес грубовато, жестко:

– Продолжайте вызывать Омск!

Тот вновь закрутил ручку телефонного аппарата:

– Омск! Омск! Омск!

Омск не отвечал – то ли линия была загружена, то ли мокрый снег оборвал телефонные провода, то ли произошло что-то еще. Телефонист вновь глянул на генерала, глаза его поблескивали вопросительно.

– Вызывай!

Голос у Каппеля был таким, что ясно было – с генералом лучше не спорить, но телефонист этого не заметил – видимо, очень хотелось спать в это не самое лучшее ночное дежурство, – сделал жалобное лицо:

– Так ведь все равно не дозвонимся…

– А не дозвонишься – пойдешь в окопы, – раздраженно ответил Каппель. Обычно ровный, спокойный, он никогда не был таким раздраженным и никогда не обращался к подчиненным на «ты». Нынешний случай был исключением из правил.

Щеки у телефониста испуганно подобрались, посерели, он поспешно завращал железную бобышку рукояти.

За окном продолжал падать тяжелый угрюмый снег, крупные светлые хлопья перечеркивали черные квадраты окон, в рассохшейся деревянной поперечине, прибитой к потолку, потренькивал сверчок.

Омск по-прежнему молчал. Иногда телефонист вздрагивал, вытягивал голову, вслушиваясь в шорох, раздающийся в телефонной трубке, и обмякал, опускался на стул.

– Молчит, зараза.

Каппель сидел рядом.

До Омска все-таки дозвонились. Молодец телефонист! Каппель, поглядывая в черное окно, которое продолжало перечеркивать белые хлопья снега, перехватил теплую, согретую рукой телефониста, трубку.

– Соедините меня с квартирой генерала Лебедева, – попросил он.

– Кто говорит?

– Генерал Каппель.

– Это невозможно, ваше превосходительство. Генерал Лебедев разговаривает по прямому проводу с генералом Пепеляевым.

Тьфу! Каппель отплюнулся и стал ждать, когда Лебедев освободится. Но тот не захотел говорить с Каппелем: дежурный с виноватыми нотками в голосе – этот голос едва был слышен в телефонной трубке, этакий шорох в шорохе, невнятное скрипение кузнечиковых лапок в шумном пространстве – сообщил:

– Генерал Лебедев выехал из Омска.

Еще раз тьфу! У Каппеля побелело лицо. Тем не менее он сдержал себя, приказал дежурному по штабу спокойным голосом:

– На шесть ноль-ноль вызовите командиров частей.

В назначенное время явились генералы Имшенецкий, Сахаров, Нечаев, полковники Пехтуров и Вырыпаев. Не было только начальника штаба.

– Где Барышников?

Дежурный виновато приподнял плечи:

– Спит. Не можем добудиться.

– Вылейте на него ведро воды, – велел Каппель, – он быстро придет в себя.

В половине седьмого Барышников появился в штабе. Краснолицый, с мокрыми волосами и хмурым взглядом. Каппель положил перед ним омскую телеграмму.

Барышников дрожащей рукой пригладил волосы, поднес листок с расшифрованным текстом к глазам. Прочитал один раз, другой. Губы у него неожиданно задрожали:

– Владимир Оскарович, корпус не готов выступить на фронт. Он еще не сформирован… Это гибель.

В семь тридцать утра поступила новая телеграмма:

«Комкору-три генералу Каппелю. С получением сего вверенному Вам корпусу надлежит немедленно отправиться в распоряжение командарма-три». Барышников схватился за голову:

– Это конец!

Каппель оглядел собравшихся. Произнес спокойным твердым голосом:

– Командиры частей, доложите, в каком состоянии находятся вверенные вам войска.

Первым поднялся генерал Имшенецкий – командир самой боевой дивизии: дело у самарцев обстояло лучше всех. Вид у Имшенецкого был растерянным.

– Дивизия не укомплектована, – сказал он. – У меня не хватает оружия, амуниции. Мало толковых солдат. Толковые – только старики. Учеба не завершена. Численный состав надо увеличивать по меньшей мере на тысячу двести – тысячу пятьсот человек. И это должны быть солдаты. Солдаты, а не та пленная глина, которая попадала к нам в последнее время. – Имшенецкий не удержался, красноречиво развел руки в стороны.

То же самое сказал и молодой генерал Николай Сахаров – однофамилец командарма-три, в чье распоряжение должен был поступить корпус, – даже слова те же самые использовал.

– Полковник Пехтуров!

И полковник не произнес ничего нового – рад бы, да увы, и Нечаев с Вырыпаевым – они тоже не сообщили ничего обнадеживающего.

Каппель задумчиво помял пальцами бородку и произнес тихим бесцветным голосом:

– Та-ак. – Снова помял пальцами бородку. – Теперь, господа, вопрос в лоб: вы верите своим солдатам? Генерал Имшенецкий!

Лицо начальника Самарской пехотной дивизии дернулось:

– Нет!

– Генерал Сахаров!

Тот поднялся со стула, одернул френч, перетянутый двойной портупеей:

– Нет!

– Полковник Пехтуров!

Полковник Пехтуров, как и Сахаров, был одет в новенький, под Колчака, песочный френч с отложным воротником – в армии стало модным шить такие френчи.

– Нет!

– Генерал Нечаев!

Кавалерист Нечаев, клешнястый, кривоногий, ловкий, лишь махнул рукой и выдавил из себя глухо:

– Нет.

У Вырыпаева дело обстояло немного лучше, чем у других, все-таки недаром артиллерию считали «богом войны». Это актуальное в последующие годы определение тогда только что родилось, но и у Вырыпаева положение было далеким от того, что хотелось. Каппель поморщился, как от зубной боли, подглазья у него невольно высветлились.

– Какое же это все-таки страшное слово – «нет», – промолвил он, вроде бы, для самого себя; наверное, так оно и было, но фразу эту услышали все собравшиеся.

Он нажал на кнопку звонка, вызывая дежурного офицера. Тот незамедлительно возник на пороге кабинета.

– Вызывайте Омск! – приказал Каппель.

На этот раз соединиться с генералом Лебедевым удалось на удивление быстро: тот оказался на месте, – у Каппеля вообще создалось впечатление, что тот ждал его звонка.

Каппель стал рассказывать о ситуации, в которой оказался корпус – причем не бросил ни одного слова упрека в том, что виноват в этой прискорбной ситуации Лебедев. Тот слушал генерала не перебивая, когда же Каппель начал говорить о том, что в его частях обнаружены красные агитаторы, неожиданно взорвался;

– Генерал Каппель, вы получили приказ? – и, не ожидая ответа, отчеканил свинцовым голосом: – Завтра корпус в полном составе должен явиться