Грохнул выстрел.

Тяжелые черные птицы с трудом поднялись с ветвей, обрушили вниз снег и испуганной тучей отвалили в сторону. Маша всхлипнула прощально – какие-то краткие миги жизнь еще теплилась в ней, хотя она была уже мертва, ничего не видела, ничего не слышала, – опустилась на колени, рука с револьвером повисла вдоль тела, палец судорожно надавил на курок, раздался второй выстрел. В землю.

Маша ткнулась головой в испачканный снег, дернулась дважды и затихла.

Каппель поехал знакомиться с пополнением в Екатеринбург.

Разместили пленных в огромном гулком помещении с полукруглой крышей, с которой снег скатывался, как с горы – не задерживаясь ни на секунду, и оттого, что на крыше не было снега, в самом помещении было особенно холодно, в углу белел иней.

На улице было много теплее, чем в этом дурацком, не приспособленном для жизни планетарии, на улице светило солнце, небо было чистым, безмятежно голубым, на крышах оглашенно орали соскучившиеся по солнечному свету и теплу воробьи.

Пополнение вывалило из помещения на улицу. Люди стояли с открытыми ртами, подставляли лица солнцу. Слышались откровенные вздохи:

– Домой бы!

На всякий такой вздох, как на некий пароль, звучал отклик:

– Домой бы!

– Жди, когда рак на горе свистнет – он тебе личную отпускную бумагу в зубы вставит и литер на проезд домой выдаст…

– И ручкой вслед помашет.

Старенький автомобиль, на котором ехал Каппель, чихал, дымил, находиться в таком автомобиле было противно, хотелось пересесть на лошадь, но Каппель терпел.

Во дворе «планетария» тем временем столпилось не менее тысячи человек. Автомобиль генерала, громко заскрипев тормозами, въехал во двор.

Один из солдат, в драной шинели, стоявший у самого входа, у ворот, неверяще ахнул:

– Каппель!

– Ты чего, знаком с ним, что ли? – спросил у солдата его сосед, худой, с плохо выбритыми щеками, в шинели с оторванными пуговицами.

– Более чем знаком, я к нему под деревней Васьевкой в плен попал, так он меня пальцем не тронул, велел отпустить. Сказал только, чтобы я винтовку кинул в телегу и шел на все четыре стороны. Душевный мужик! Душу нашу понимает.

Этот солдат был опытным – уже во второй раз угодил в плен. Бог даст – в третий не попадет.

Автомобиль уперся радиатором в спекшуюся толпу. Фыркнул, выпуская из выхлопной трубы сизую вонючую струю дыма, и остановился. Солдаты стихли, воробьи загалдели сильнее.

К автомобилю подскочил поручик с белой повязкой на рукаве шинели. Генерал неспешно выбрался наружу, козырнул в ответ на приветствие поручика и жестко сощурился:

– Извольте спросить, к кому приставлен караул?

Поручик вытянулся в струнку – лихой был офицер, знал, как приветствовать генералов, – отчеканил на одном дыхании:

– К пленным красноармейцам, ваше превосходительство!

На лице Каппеля удивленно приподнялась бровь.

– К пленным красноармейцам? К каким?

– К тем, что находятся во дворе и в казарме.

– К моим солдатам я не разрешаю ставить караулы. Немедленно снимите часовых. Ясно, поручик?

Разговор этот происходил прилюдно, все слышали его и одобрительно кивали. Каппель повернулся к собравшимся, вскинул руку к папахе:

– Здравствуйте, русские солдаты!

В ответ прозвучало нечто нечленораздельное, похожее на нестройный рев. Каппель удрученно покачал головой: в отличие от поручика, солдаты не знали, как отвечать на приветствие, пробежался взглядом по лицам – ни одного приметного лица, ни единого. Подумал, что же сказать этим людям, и произнес:

– Ничего, приветствовать вы научитесь, не это главное. Это вообще дело десятое. Главное для нас – взять Москву.

– Дак это далеко! – выкрикнул кто-то из толпы.

– Это только кажется, что далеко, на самом же деле – не очень. Об этом мы сейчас и поговорим.

Каппель прошел в холодное гулкое помещение. Там дежурили фронтовики, сидели у железной печушки, швыряли в гудящее нутро мелко порубленные поленья, протягивали руки к огню.

Они-то, люди знающие, приветствовали Каппеля уже так, как надо, по всей форме:

– Встать! Смирно!

Каппель провел среди людей, которым предстояло пополнить ряды его армии, несколько часов, вышел от них удрученным: солдаты эти не были ни белыми, ни красными, ни зелеными, ни желтыми – они вообще не были солдатами. Никакими. В большинстве своем – несчастные, оторванные от дома, голодные, бледные, даже синюшные от забот и неопределенности, они не знали, то ли их расстреляют здесь, в этом гулком помещении, то ли пошлют в бой и уже там погонят в атаку, на пули, а если они не пойдут, то польют их спины горячим дождем, то ли будет еще что-то… В угрюмые глаза их, в голодные лица даже не хотелось смотреть.

Начальник каппелевского штаба Барышников позвонил в Омск, спросил:

– И это все? Другого пополнения не будет?

– Не будет. Работайте с теми людьми, что есть, – ответили на том конце провода и повесили трубку. Омск не захотел далее разговаривать с полковником. Каппель был готов к такому повороту событий, сдернул с рук перчатки, сунул их в карман.

– Нам надо хотя бы четыре месяца, чтобы из этих людей сделать солдат. Не очень подготовленных, не очень сильных… Но все-таки это будут солдаты. Вызывайте командиров подразделений на совещание.

Во все концы города устремились посыльные с белыми, утяжеленными толстыми сургучными нашлепками-печатями пакетами.

Потянулись дни, один похожий на другой, спрессованные, занятые муштрой, учебными стрельбами, занятиями: «Выпад – коли! Второй выпад – бей прикладом!» Мало того, что солдаты не умели ничего делать, но больше удручало другое: все дивизии формирующегося корпуса на восемьдесят процентов состояли из пленных красноармейцев. Это убивало Каппеля более всего остального.

Тех, кто пришел с ним сюда с Волги, было мало. Вот таких бы ему солдат – и можно бросаться в любой бой. А с людьми неподготовленными, думающими о том, что дома осталась недоеная корова, выиграть сражение трудно.

С оружием тоже было плохо. Все, что Омск имел, – бросал на фронт, корпус же Каппеля в число действующей армии не входил, к тому же эшелоны, которые шли с военными грузами по «колесухе» – железной дороге с Дальнего Востока, в пути беспощадно опустошались. Больше всех в этом преуспевали вчерашние друзья чехословаки и различные придорожные атаманы, которых развелось видимо-невидимо. Иногда случалось, что в Омск приходили совершенно пустые составы: в вагонах ломами были пробиты огромные дыры…

Все звонки из штаба Каппеля в Омск никаких результатов не давали. Ответ следовал один:

– Ждите! Ваш черед пока не наступил.

И Каппель терпеливо ждал.

Положение не менялось. Лебедев был упоен успехами на фронте и на телефонные сигналы из Кургана внимания не обращал, более того, они его раздражали все сильнее и сильнее. Лебедев уже давно прикидывал на себя одеяние великого полководца, спасителя России, и теперь ждал, когда «придворный» портной сошьет ему новый парадный мундир. Но противостояли Лебедеву очень опытные солдаты, гораздо более талантливые, чем он сам, – бывший поручик Тухачевский, бывший прапорщик Блюхер. Все чаще и чаще стали произносить фамилию человека,