Неужели…

Неужели он меня…

Не узнал?

— Я уже сказала, что намерена пропустить этот танец, виконт, — дрожащий голос Эльги, а главное, внезапно сократившееся расстояние между нами, привели меня в чувство.

Я моргнула, принимая обрушившуюся высокой волной какофонию звуков и запахов.

— Не будьте так жестоки, Ваше Высочество, — он почти взял ее руку, заставляя Эльгу отшатнуться и почти вжаться в меня.

Как испуганного ребенка.

— Но я не хочу, — прошептала она.

И в широко распахнутых синих глазах мелькнул застарелый страх.

— Но Ваше Высо…

— Ваше Высочество хотела переговорить с сестрой Марией-Луизой.

Мой хриплый голос заглушил тот другой, что загонял меня в кошмарах, точно оленя-подранка.

А он… Он опять на меня посмотрел. Только на это раз в мутноватых глазах с растекшимся пятном зрачка было раздражение. Так столичные щеголи смотрят на дерьмо, испачкавшее красную подошву.

— Да! — воспрянула Эльга — Хотела.

— После танца.

Он вновь потянулся к ней, холеные, унизанные перстнями пальцы почти коснулись белого рукава, но вдруг застыл и с недоумением посмотрел на пятна красного вина. На изумрудно-зеленом с серебром дамасте кафтана они казались бурыми, словно старая кровь.

А я… Я медленно опустила руку, в которой едва заметно подрагивал бокал Эльги.

Уже пустой.

— Ты-ы-ы.

И ведь все это уже было. Этот крик и эта гримаса, и пальцы на моем запястье, вот только страха… Острого, холодного, сковывающего тело десятком железных обручей страха больше не было. Его место заняла ярость. Очищающая, словно давно погасшие огни Беллетейна, и смертоносная, как наконечник боевого копья королевы Морфан.

Он меня не узнал. Не узнал.

Забыл.

Он… Посмел…

Забыть!

В это раз ударить себя я не позволила.

— Алана!

Я моргнула, развеивая алую пелену, и с удивлением посмотрела на собственную руку: темный шелк рукава, кисть и в ней — кайсанская шпилька, острие которой упиралось в гладковыбритую, напудренную и надушенную кожу под подбородком моего обидчика.

— Что она делает?!

— Какой ужас!

— Охрана!

— Дарьен! — вопль Эльги заглушил все прочие.

А я стояла и, точно завороженная смотрела, как судорожно дергается кадык на длинной шее, представляла, как восхитительно будут смотреться на белом кружеве ярко-алые капли.

Сейчас я смогла бы его убить.

Я мечтала об этом все эти долгие восемь лет. Пыталась узнать, кем он был, человек, лишивший меня прошлого. Но мамаша Форжо умерла в тот вечер, когда наставница и Стрейджен забрали меня из ее дома, а Огонек и другие девушки сказали, клиент не был постоянным. Они обещали дать знать, если он вдруг вновь появится, но эта сволочь исчезла. Дворцовая крыса. Неудивительно, что мы не встречались.

До этого дня.

Я улыбнулась. И, наверное, улыбка моя вышла странной, потому что тонкий старушечий голос взвизгнул:

— Она обезумела!

А мне захотелось смеяться. Но я не стала — убивать его так, случайно, потому что дрогнет рука было… Бессмысленно.

Нет.

Нет, нет, нет.

Я отплачу ему той же монетой. А потом, так уж и быть, убью.

Спокойная, точно воды озера Вивиан, я отступила на шаг. Опустила руку. И почтительно склонилась перед белой фигурой короля.

Миг тишины сменился взволнованным гулом. Словами обвинений, охами, нервным трепетом вееров и оглушающе громким стуком в ушах. Потребовалось несколько мгновений пока я поняла: это стучит мое сердце.

От радости. В предвкушении.

Аккуратнее, девочка, не торопись, в деле столь тонком нет места глупому волнению. И спешке.

— Встаньте, — сказал король.

И я подчинилась.

— Виконт Дюваль утверждает, вы покушались на его жизнь.

В глазах Его Величества, кажется, мелькнуло что-то.

Интерес?

— Хильдерик, она…

Эльга шагнула вперед и замерла под внимательным взглядом брата.

— Вполне способна объяснить причину своего поведения. Не волнуйся, сестра, — сказал он почти мягко, — я буду справедлив.

Эльга кивнула, но не ушла. Встала рядом, как будто одно ее присутствие могло защитить меня от монаршего гнева.

— Нож! — выкрикнула за спиной какая-то впечатлительная дама. — Отнимите у нее нож!

— Нож?

Король перевел взгляд с сестры на меня, и я медленно, очень медленно, подняла раскрытую ладонь, на которой блеснул серебряный цветок на тонком длинном стебле.

— Это шпилька, брат.

Дарьен?

Дарьен. Опять не услышала, как подкрался.

— Я возьму?

Он поднес свою ладонь так близко, что наши пальцы соприкоснулись, и я послушно позволила шпильке упасть в его руку.

Нужно быть сильной.

Сегодня, сейчас, я должна быть сильной. И не думать. Ни в коем случае не думать о нем. Иначе…

Святая Интруна, укрепи мою решимость.

Я смотрела как длинные бледные пальцы короля взяли шпильку.

Снег и серебро. Красиво.

Он поднес мое тайное оружие к глазам, попробовал согнуть, потрогал острый кончик.

— Вряд ли дамы одобрят, — казалось, король говорит сам с собой, — если я прикажу запретить при дворе шпильки.

Сзади послышался неуверенный смешок, потом еще один и скоро уже все присутствующие отдали должное остроумной шутке Его Величества.

А я стояла, смотрела на наливающееся пурпуром лицо виконта Дюваль — теперь у моего обидчика было имя — и готовилась к, пожалуй, самому сложному выступлению (или драке?) в моей жизни.

Впрочем граф, корриган его сожри, все же решил мне подыграть.

— Ваше Величество, — он выступил вперед, выпячивая подбородок, который я почти окрасила алым, — эта девка…

— Девушка, — перебил Дарьен.

И король не стал его останавливать.

— И кажется, она собиралась объясниться. Да, Алана?

Я люблю тебя.

Всю мою жизнь. С тех пор как увидела там, на Белом утесе.

Ты моя луна, мой свет, песня моего сердца.

Я люблю тебя, но даже если это будет означать навсегда утратить твое доверие, я должна, обязана это сделать.

Исправить ту свою ошибку.

Я не могу позволить ей умереть во второй раз.

Прости…

Я выпрямилась, встала гордо, как полагается дочери древнего королевского рода, и сказала громко. Так, чтобы слышали все.

— Я, Гвенаэль, дочь Ниниан из рода Морфан, последней по праву крови баронессы Бру-Калун, обвиняю виконта Дюваль в преступлении против моей чести. И правом, дарованным мне родом и именем, требую, чтобы вина этого мужчины была доказана пред оком Всеотца и искуплена кровью. Я требую судебного поединка, Ваше Величество!

Я слышала, как вскрикнула от удивления Эльга, и громкий вдох Дарьена, шепот, нарастающий, точно гул приближающихся лошадей, и лающий, неестественно веселый смех мужчины, который восемь лет назад убил Гвен.

Но это было неважно. Все это было неважно, потому что король, в чьих тонких пальцах дрожала нить моей судьбы, не смеялся.