Шрифт:
Закладка:
Блажен, кто им не соблазнялся!
Блажен, кто от его сует,
Его опасностей и бед
Ушёл в себя – и там остался!..
Завидна славы благодать,
Привет завиден многолюдной;
Но часто ль сей наградой чудной
Ласкают нас? И то сказать —
Непроходимо-беспокойно
Служенье Фебу в наши дни:
В раздолье буйной толкотни,
Кричат, бранятся непристойно
Жрецы поэзии святой…
Так точно праздничной порой
Кипит торговля площадная;
Так говорливо вторит ей
Разноголосица живая
Старух, индеек и гусей!
Туда ль душе честолюбивой
Нести плоды священных дум?
Да увлекут они счастливо
Простонародный крик и шум!..
. . . . . .
…Ну так, барон! Поэтов богу
Поставь усердную свечу,
Да вновь на прежнюю дорогу
Мои труды поворочу,
Да снова песнью сладкогласной
Я возвещу, что я поэт —
И оправдается прекрасно
Мне вдохновенный твой привет!
1828
Николай Языков – брату Петру, 20 сентября 1828 года, из Дерпта:
«Воейкова выздоравливает, расцветает новою жизнию и процветает в Женеве; она познакомилась там с Бонстетеном, с Сисмонди, которые говорят ей комплименты, делают с ней анекдоты, фигли и вообще ласкают ее. Вот один из первых: Сисмонди, утверждая, что скоро будут господствовать в Европе, присовокупил, что он, впрочем, сейчас же готов предаться самовластию Александры Андреевны (für die Galante Welt!). Что она отвечала – неизвестно; можно только догадываться, что в этом предложении, при дальнейшем разговоре, споре или прении, подлежащее не переменилось! Сисмонди, правда, человек немолодой, ему уже давно за 50, но с его стороны: чем старее – моложе, а с другой: слава! Судьбы Вышняго неисповедимы!»
Пушкин. К Языкову. 1828.
К тебе сбирался я давно
В немецкий град, тобой воспетый,
С тобой попить, как пьют поэты,
Тобой воспетое вино.
Уж зазывал меня с собою
Тобой воспетый Киселев,
И я с веселою душою
Оставить был совсем готов
Неволю невских берегов.
И что ж? Гербовые заботы
Схватили за полы меня,
И на Неве, хоть нет охоты,
Прикованным остался я.
О юность, юность удалая!
Могу ль тебя не пожалеть?
В долгах, бывало, утопая,
Заимодавцев убегая,
Готов был всюду я лететь.
Теперь докучно посещаю
Своих ленивых должников,
Остепенившись, проклинаю
Я тяжесть денег и годов.
Прости, певец! играй, пируй,
С Кипридой, Фебом торжествуй,
Не знай сиятельного чванства,
Не знай любезных должников
И не плати своих долгов
По праву русского дворянства.
Пушкин. Н. Д. Киселеву (отдавая послание к Языкову, Пушкин набросал в записной книжке Киселева свой автопортрет и записал под ним следующее четверостишие):
Ищи в чужом краю здоровья и свободы,
Но Север забывать грешно,
Так слушай: поспешай карлсбадские пить воды,
Чтоб с нами снова пить вино.
Николай Языков – брату Александру, 29 января 1829 года, из Дерпта:
«Вот в чем дело, мой почтеннейший. Сообразив и то и сё, прошедшее, настоящее и будущее, усмотрев, к нещастию, что второе все-таки разительно похоже на первое и что последнее мне ничего хорошего не обещает, ежели я еще дольше останусь в Дерпте, где мне всё и все надоело и надоели, где жизнь моя, так сказать, гниет в тине бездействия, обстоятельств глупых и глупостей ежедневных, где, наконец, убедился я в невозможности порядочно приготовиться к экзамену, rebus sic stantibus, а кое-как не хочу его выдержать, – я, нижеподписавшийся, решил спастись отсюда в Симбирск, где месяца в два могу надеяться кончить оное, ежели нужно, приготовление благополучно и экзаменоваться, например, хоть в Казани. Кроме того, что здесь дух мой упал до точки замерзания, что я чем дольше здесь, тем дальше от цели, – еще и здоровье мое требует большой поправки, возможной только в благорастворении воздуха, при хорошем движении, при образе жизни порядочном. Этот пункт меня сильно беспокоит и повергает в какое-то беспечно-тяжелое состояние. Знаю, что вы против этой решительности сказать можете; знаю, что я не могу опровергнуть всего этого, но мне теперь не до диалектики: я спасаюсь. Правда, что я потерял здесь последние два года, но сколько выиграю тем, что не потеряю еще более! Вот ращет очень естественный. На следующей почте изложу это подробнее».
Николай Языков – брату Александру, 6 февраля 1829 года из Дерпта:
«Тебе уже известна, мой почтеннейший, моя решительная воля об оставлении Дерпта; надеюсь, что вы не откажетесь и не замедлите способствовать моему, без похвальбы сказать, спасению. Везде, где бы то ни было, я могу лучше работать, думать и писать, жить и действовать; везде, кроме Дерпта, буду здоровее телом и духом: так сильно все здешнее, чисто прозаическое, мирское меня отуманило, отвратило все мои помышления, надежды и занятия. Чего бы ни стоило, в смысле денежном, сие мое освобождение, все-таки оно будет дешево в смысле чисто нравственном и высоко-литтературном; сверх того, смею вас уверить, что моя будущая жизнь сторицею вознаградит все издержки теперешния: мои требования на щастие, ей Богу, не выходят из быту деревенского».
Николай Языков – всей семье, в Симбирск, 12 марта 1829 года из Дерпта:
«Видно, мне придется ехать уже на колесах. До Москвы имею попутчика, лучше которого не желаю; это – Петерсон: ты его знаешь, Александр? Он также, как и я, спасается отсюда; одно это обстоятельство могло бы хотя несколько оправдывать меня, если бы я не чувствовал себя безусловно виновным пред лицем Бога и Ангелов его!»
Е.В. Аладьин – Николаю Языкову, 16 марта 1829 года:
«Вчера писал я к вам, почтеннейший Николай Михайлович, о смерти любимой и уважаемой всеми А. А. Воейковой; сегодня должен быть снова вестником
