Напомяни сынам Эдома

День, опозоривший Сион.

Когда они в веселье диком,

Убийства шумные вином,

Нас оглушали грозным криком:

«Всех истребим, всех поженем!»

Блажен, кто смелою десницей

Оковы плена сокрушит,

Кто плач Израиля сторицей

На притеснителях отмстит!

Кто в дом тирана меч и пламень

Ожесточенные внесет

И с ярким хохотом о камень

Его младенцев разобьет!

Николай Языков – брату Александру, 3 августа 1830 года, из Москвы:

«Я все еще нахожусь в ожидании аттестата от Дерптского университета: причиною замедления присылки оного то, что мои об нем письма пришли туда во время каникул – 23[-го] прошлого месяца они кончились, и так на днях я получу и тотчас приступлю к принятию решительных мер – надобно ж хоть чем-нибудь, хоть как-нибудь и хоть поздно, все-таки лучше, нежели никогда, покончить сие неимоверно долгое томление духа моего, и тем несноснейшее, что дело идет о пустяках!..»

Пушкин. Из статьи «Денница. Альманах на 1830 год»:

«…Замечательнейшая статья сего альманаха, статья, заслуживающая более нежели беглый взгляд рассеянного читателя, есть Обозрение Русской Словесности 1829 года, сочинение г-на Киреевского. Автор принадлежит к молодой школе московских литераторов, школе, которая основалась под влиянием новейшей немецкой философии и которая уже произвела Шевырева, заслужившего одобрительное внимание великого Гете, и Д. Веневитинова, так рано оплаканного друзьями всего прекрасного. Несколько критических статей г. Киреевского были напечатаны в Московском Вестнике и обратили на себя внимание малого числа истинных ценителей дарования. Вероятно, Обзор г. Киреевского сделает большое впечатление не потому, что мысли в нем зрелее (что, впрочем, неоспоримо, несмотря на слишком систематическое умонаправление автора), но потому только, что некоторые из его мнений выражены резко и неожиданно…

…Из молодых поэтов немецкой школы г. Киреевский упоминает о Шевыреве, Хомякове и Тютчеве. Истинный талант двух первых неоспорим. Но Хомяков написал Ермака, и сия трагедия уже заслуживает особенной критической статьи».

Николай Языков – брату Александру, 28 августа 1830 года, из Москвы:

«Наконец я получил из Дерпта ответ на мое желание получить от тамошнего университета аттестат на право экзаменоваться. Ответ очень, очень огорчительный – преимущественно для вас, мои родные братья. Надобно вам сказать, что я, отправляясь из Дерпта, не отобрал у профессоров, коих лекции слушал, записок, что слушал (и не мог бы, потому что важнейший мой профессор умер в те дни, в Ревеле), ободренный словом Эверса, обещавшего мне немедленно прислать все, что потребуется, если вздумаю где бы то ни было экзаменоваться. А дело вот в чем: Эверс при смерти болен (у него делается рак в голове) и до него никакие дела теперь не доходят, должность же ректора исправляет другой, человек, характером своим очень подобный нашему Перевощикову и вовсе не имеющий желания нарушать законные формы для кого бы то ни было, а без вышеозначенных записок аттестат на вышереченное право не выдается. Вот и все! В следующем письме напишу подробнее, что мне хочется сделать со мною: ибо теперь лучший из моих планов, кажется, рушится, потому что, в некотором смысле, основывался на моем кандидатстве!!

Пушкин здесь: свадьба его еще не скоро совершится: недавно скончался его дядя В.Л. Пушкин, известный сочинитель Буянова. Все литераторы, находящиеся в Москве, провожали тело его в Донской монастырь, и на сих-то проводах Погодин, растроганный и умиленный очень приличною мыслью о бренности земных человеков, простер Полевому руку примирения – последствия еще не известны. Не хочешь ли читать записки Бейрона? Тебе их пришлю на время, только отзовись».

Николай Языков – брату Александру, 5 сентября 1830 года, из Москвы:

«…Для получения аттестата из Дерпта обратился я – или, лучше сказать, Авд[отья] Петр[овна] оборотила меня – к Мойеру, и теперь надеюсь скоро получить все, что можно, и все будет слава богу и святым его! Прилагаю здесь стихи Пушкина, написанные им к своей невесте; действую теперь желанием удовлетворить, хоть мало-мальски, судьбою гонимого издателя Невского Альм[анаха]. Погодин, кажется, не поедет в чужие края; остроумно приписывает оное приостановление своей особы в России треволнениям, бывшим на днях во Франции. «Марфа» его дня через три явится incognito. Благодарю за деньги за билеты на Шишкова. Жду Ел[исавету] Петр[овну] со стариками и многими новостями по части свадьбы и того-сего.

Разговор о холере и здесь кипит. Сегодня поскакали, по именному повелению, в Саратов многие из здешних врачей – под предводительством Мудрова. Туда-де съедутся их 30 из разных краев России, на курьерских, составится на месте факультет и проч. и проч.

Второй том «Ист[о]р[ии] Рус[ского] нар[ода]» лучше первого, и, как замечает Пушкин, если это усовершенствование продолжится, то 5[-й] или 6-й будет на что-нибудь годен.

Пушкин уехал в Нижний осматривать деревню, ему отданную отцом, и заложить. «Годунов» на днях выйдет в свет: странная игра судьбы и шутка Аполлона! Годунов и Марфа – рядом выступают, вероятно, удивляясь своей современности!»

Пушкин. Из набросков предисловия к «Борису Годунову»:

«Ермак А.С. Хомякова есть более произведение лирическое, чем драматическое. Успехом своим оно обязано прекрасным стихам, коими оно написано».

Николай Языков – брату Александру, 4 декабря 1830 года, из Москвы:

«Здесь все слава богу: холера, кажется, прошла, хотя оцепление еще не снимается и, вероятно, долго не снимется, потому