–Боже… Какой ужас!– слышу жалобный голосок Веро́ники, чувствуя, как горячие капли её слёз падают на мою кожу, но так и не открываю глаза.

Не могу. Как и сжать её руку или попытаться успокоить. Я будто не с ней сейчас в гостиной сижу, а в очередной раз мысленно переместился в осточертевший коридор клиники, где на меня смотрела бледная, лысая и до жути исхудавшая девочка с большими зелёными глазами.

–Она описывала мне свой смертный наряд с таким воодушевлением, будто собиралась в нём на бал идти. А я слушал, задыхался от печали и злости на весь мир и морально настраивался на то, что ещё немного – и мой отец тоже начнёт выдавать нечто подобное. Однако тогда я ещё не знал, что это был бы лучший вариант сценария его последних дней жизни.Было бы лучше, если бы он тоже смирился и обрёл покой, но отец отказывался принимать мысли о смерти. Он всегда был борцом. И в борьбе с раком он не изменил себе. Несмотря на адские боли и галлюцинации от интоксикации организма, он отказывался сдаваться. Даже когда последние несколько месяцев даже встать с кровати не мог, он по-прежнему надеялся, что выживет. И он делал это до последнего вздоха. Он хотел жить. Хотел продолжать работать, любить маму, наблюдать, как мы с Алексом взрослеем. Хотел увидеть внуков и много чего ещё, что ждало бы его впереди, если бы не рак. Да! Он до безумия хотел жить… Именно это он и продолжал постоянно хрипеть нам с мамой, перед тем как умереть. Я слышал каждое слово, видел слёзы и мольбу о помощи в его невменяемом взгляде и ничего не мог сделать. Я просто смотрел, как самый близкий мне человек из последних сил цепляется за жизнь, которая неумолимо покидала его, и чувствовал себя ничтожным, беспомощным, слабым. Ведь я никак не мог ему помочь. Я вообще ничего не мог сделать, кроме как пообещать отцу не оставлять маму одну и помочь ей с компанией.Это всё, на что я был годен, понимаешь, Веро́ника? Это всё… И потому я ни за что не нарушу данное ему обещание. Никогда. Я просто не могу,– заканчиваю я сдавленно, видя на внутренней стороне век до неузнаваемости изменившееся лицо папы.

Настолько чётко, что могу рассмотреть каждую морщинку, родинку, синюю венку, проступающую сквозь тонкую кожу. Мне бы открыть наконец глаза, чтобы отогнать образ папы и не мучать себя дольше, но не получается. Я лишь глубже погружаюсь в воспоминания, ощущая, как всё внутри по обычаю опустошается, будто жизнь и меня покидает точно так же, как она покинула родной взгляд отца.

Лишь внезапному тёплому прикосновению губ к моей щеке удаётся разбавить эту леденящую пустоту теплом – мягким, нежным, уютным и живительным. Оно словно к розетке меня подключает, начиная наполнять тело энергией и разбавлять кромешную тьму светом.

Сама того не осознавая, Веро́ника возвращает меня в реальность поцелуй за поцелуем. Короткими. Точечными. Покрывающими всё моё лицо и будто касающимися самой души. Обнимает крепко, отчаянно, будто всю скорбь из меня выдавить желает, забирая частичку моей боли себе.

И у неё получается. Тихо выдохнув, я наконец открываю глаза и оказываюсь в гостиной. Здесь меня не окружают серые стены больницы со стойким запахом медикаментов и аурой страшной неизлечимой болезни, а лишь моя девочка, вся заплаканная и трясущаяся, сидит у меня на коленях, продолжая усыпать поцелуями и обмазывать всё лицо своими слезами.

–Не плачь… Не надо,– обнимаю я в ответ, трусь лицом об её щёки, впитывая в себя всю влагу.

–Не могу… Мне так жаль, что тебе и твоему отцу пришлось пройти через такое… Не могу не плакать.

–Значит, зря я тебе рассказал. Мне совсем не хотелось тебя расстраивать.

–Нет, не зря. Я очень рада, что ты рассказал. Я хочу всё о тебе знать. И хочу попытаться помочь тебе пережить это. Правда, не знаю, как это сделать, но очень хочу.

–Тебе и не надо ничего делать, Веро́ника. Поверь, ты уже очень помогаешь. Причём делаешь это с первого дня, как я тебя встретил. А точнее, с момента, как ты пригрозила отрезать мой член,– с усмешкой произношу я, надеясь хоть немного развеять витающую вокруг нас печаль.

И к счастью, у меня выходит.

Воспоминание о том, как мегерка набросилась на меня в универе с претензией отвалить от Аланы, прорывается сквозь толстый слой грусти, и наши губы одновременно расплываются в улыбке.

–Ну вот, так-то лучше. Не хочу больше видеть твои слёзы. Тем более из-за меня.

Обнимаю мегерку крепче, ловлю её влажный рот. Соприкосновение языков – и яркая вспышка озаряет всю комнату. Жар растекается по телу горячим сплавом, в грудине полыхает, разноцветными искрами разгоняя всю тьму окончательно. И я снова чувствую, что живу, а не существую. Дышу, а не бессмысленно наполняю лёгкие воздухом.

И если что-то плохое и осталось внутри нас, то оно находит освобождение во взглядах, которыми мы сталкиваемся в следующую секунду. Смотрим неотрывно, дышим в унисон. Считываем друг друга ментально, обмениваясь энергией. Телепатически передаём все чувства, неисчезающую скорбь и желание помочь забыть о печальных моментах в прошлом.

А как только мы заканчиваем этот невербальный, но столь красноречивый разговор, я стискиваю Веро́нику ещё сильнее, прижимаясь губами к изгибу её шеи. Усиливаю необходимый мне контакт. Вдыхаю запах, что магическим образом затягивает кровоточащие раны. Не полностью. Но настолько, что я испытываю немалое облегчение и предаюсь наслаждению, когда мегерка начинает медленно, раз за разом прочёсывать мой затылок, точно успокаивая ребёнка.

Я жмусь к ней что есть силы и кайфую. И самое странное – мне совершенно не стыдно казаться в её глазах слабым. Наоборот. Это несказанно радует, добавляет сил и навевает мысль, что, наверное, в этом и заключается счастье – найти человека, с которым тебе не нужно притворяться, не нужно бояться в чём-то признаться и постоянно пытаться быть сильным, храбрым, идеальным. Ведь я далеко не такой.

«Идеальных людей вообще не бывает», – так всегда говорил мой отец. И он был прав. У всех нас есть свои недостатки, страхи, слабости, пороки. И это нормально. Ненормально – их отрицать. И я не собираюсь этого делать. Надеюсь, и Веро́ника тоже не станет, ведь мне адски хочется узнать о ней всё, а затем рассказать о себе всё до последней детали.

И да… это говорю я – человек, который не любит общаться с людьми. Но Веро́ника для меня – одно огромное исключение, с которым я готов разговаривать до бесконечности и столько же сидеть с ней в тишине, цепко обнимаясь.

Прямо как мы делаем это сейчас. Вплоть до тех пор, пока так же в обнимку не заваливаемся на диван и не засыпаем под одну из песен диснеевского мультика, который, как и все предыдущие фильмы, мы не сумели досмотреть даже до середины. Просто в этот раз не из-за очередного обалденного секса, а из-за более сильного, глубокого, нерушимого слияния, что соединило нас в разы крепче любого, даже самого страстного физического контакта.