Я накрываю ладонью её руку на своей груди, сжимаю крепко, давая понять, что я рядом с ней. Она не одна. И если не сможет продолжить рассказ, я пойму.

Захочет поделиться до конца – я внимательно выслушаю. Решит промолчать – помолчу вместе с ней.

Несколько раз вздохнув и выдохнув, она всё-таки выбирает первый вариант.

–Когда мы вернулись с прогулки домой… Папа уже был дома. В гостиной. И не один… Я была первой, кто вбежал в комнату и увидел его с нашей уборщицей. Она… Она была на нём, голая, а он её… В общем… Не хочу описывать эту картину.

–Я понял,– тихо отзываюсь, поглаживая большим пальцем её дрожащую руку.

–Да, ты понял… А вот я тогда ничего понять не могла. И глазам поверить не могла, что мой любимый папа, который, как мне казалось, души не чает в маме, трахается с другой прямо в нашей гостиной, пока она носит под сердцем мою сестру. Я остолбенела, когда увидела. Даже звука издать не смогла, чтобы дать этой мерзкой паре понять, что они в доме больше не одни. Я должна была сделать хоть что-то. Наорать на него или прокричать маме, чтобы она не смела заходить в гостиную. Я должна была её остановить, но не остановила, и она тоже увидела их… Увидела и… – Веро́ника не выдерживает напора воспоминаний и всё-таки начинает плакать.

И я не сдерживаюсь тоже: сгребаю её в объятия, прижимаю намертво к себе и губами собираю каждую горькую слезинку.

–У мамы начались боли и пошла кровь. Она так громко плакала, а когда врачи спустя несколько часов сообщили, что Вайли не удалось спасти… Господи… Мама… Она…

–Тихо, тихо… не стоит это и дальше вспоминать.

–А я никогда и не забывала… И не забуду её безутешный плач, даже несмотря на то что все события происходили, как в тумане. Чего я не помню, так это что я кричала папе и как именно он пытался оправдать свою измену. Я не желала его слушать. По мне, ничто не могло его оправдать. В тот день он для меня умер вместе с Вайли. Я отказалась от его фамилии, отказалась от денег и полностью отгородилась от общения с ним. И моё решение ничего не изменит. Даже тот факт, что мама в итоге простила его и спустя годы решила опять с ним сойтись.

–Так он вновь живёт вместе с вами?

–Да. А точнее, вот-вот переедет. А может, уже сделал это, пока я была здесь с тобой. Не знаю. Но для меня это ничего не меняет. Я просто хочу, чтобы мама была счастлива. А раз без него она счастливой стать не может, придётся терпеть его присутствие в доме.

–Тебе не нужно терпеть его. Ты можешь жить со мной, Веро́ника.

–Воу, полегче, парень. Придержи коней,– её слёзы разбавляет насмешливая улыбка, от которой в груди будто тёплый мёд разливается.– Мы с тобой только встречаться начали, и то, наши отношения пока не зашли дальше кровати, а ты уже о сожительстве говоришь. Не рановато?

–А чего ждать? Не понимаю. Мы с тобой, что ли, подростки, которые будут друг к другу в гости месяцами ходить? На мой взгляд, мы и так слишком долго держались на расстоянии. Больше я этого не хочу.

–Я тоже не хочу, но жить вместе – это не так уж просто. Хотя я вообще не представляю, что это такое. Я же ни с кем, кроме родителей, до этого раньше не жила. И давай начистоту – хозяйка из меня никудышная. Если убираться я ещё хоть как-то люблю, то с готовкой у меня капитальные проблемы. Какой продукт ни дай, я всё испоганю. Плюс мне всегда нужно время наедине. Хотя бы для той же работы. Так что мне необходимо как следует подумать, перед тем как решиться на столь серьёзный шаг,– нервно тараторит мегерка, захламляя свою светловолосую голову смехотворными предлогами, которые, по её мнению, должны меня переубедить, что моё предложение правильное.

Но увы… не переубедили.

–Так ты думай как следует, сколько потребуется, а я тем временем начну перевозить твои вещички,– с улыбкой стираю остатки её слёз и коротко целую в губы.

–Мэтт!

–Ну что опять?

–Ты торопишься.

–Нет, это ты тормозишь. А жизнь вообще-то гораздо короче, чем ты думаешь. И тратить её на сомнения и глупые страхи не стоит.

–Как и на исполнение чужих желаний, которые идут вразрез с твоими,– парирует она серьёзным тоном, возвращаясь к тому, с чего мы начали наш разговор.

–Мой случай – исключение.

–И почему же?– она непонимающе хмурит бровки, пристально глядя на меня.

Знаю, после своей истории про смерть сестры она очень ждёт от меня ответной искренности. Но я и без этого собирался ей всё рассказать, как бы тяжело это ни было.

Я запрокидываю голову назад, устремляю взгляд в потолок, чувствуя, как гнёт воспоминаний, от которых я каждый день всячески пытаюсь отгородиться, давит на веки, и прикрываю глаза. В груди по обычаю сильно холодеет, будто покрывая все органы ледяной коркой. Ни вздохнуть, ни выдохнуть – настолько боль сжимает лёгкие, обматывая их проволокой с колючими шипами. Они вонзаются один за другим, режут, колют, калечат меня изнутри, стоит лишь вновь начать прокручивать все события последнихтрех лет. Но в этот раз мне хочется прекратить держать эту боль в себе и выпустить её наружу. Не для того, чтобы избавиться от неё. Это невозможно. Но сделать её чуть менее острой попытаться стоит. По крайней мере, с Веро́никой такое желание впервые появилось.

–Я до сих пор четко помню, как сильно расстроился отец, когда Алекс за ужином сообщил, что не собирается иметь ничего общего с «Future walk»,– не разлепляя веки, начинаю я, мысленно улетая на несколько лет назад.– Но несмотря на разочарование, он принял его решение и не стал ни к чему принуждать, а затем хлопнул меня по плечу и сказал: «Теперь вся надежда на тебя, Мэтт. Уж ты-то меня точно так не расстроишь, правда?». Я должен был ещё тогда сделать исключение и впервые взять пример со старшего брата, но не сделал этого. Мне было четырнадцать. Отец был для меня не просто отцом, а лучшим другом и кем-то вроде кумира, образцом для подражания. Он смотрел на меня с такой гордостью и надеждой, что у меня язык не повернулся сказать, что я тоже не хочу связывать будущее с его компанией. Мне хотелось оправдать его ожидания как никогда прежде. И я промолчал, надеясь, что с возрастом во мне появится желание пойти по стопам родителей. Однако годы шли, а оно так и не появлялось. Даже наоборот, с годами я всё отчетливей понимал, что в «Future walk» мне не место, поэтому после окончания школы я решил, что всё-таки стоит признаться отцу в своём нежелании перенимать семейный бизнес. Но увы, я не успел. Во время ежегодного стандартного обследования у него обнаружили рак почки, и отец ошарашил меня новостью о своей болезни раньше, чем я завёл тему о «Future walk». Он никогда ничего не боялся, но тогда я впервые увидел в его глазах неописуемый страх и понял, что он не шутит. С того дня наша жизнь начала состоять из бесконечных визитов к врачам и обследований, которые каждый раз не приносили нам хороших вестей. Я видел, с каким трудом отец воспринимал их, поэтому о том, чтобы огорчать его ещё больше своей незаинтересованностью в журнале, и речи не шло. Я поступил в Спрингфилд на журфак и первый год проучился очно, а когда отец заявил, что собирается улететь в Германию на осмотр к одному из лучших онкологов, мы с мамой без колебаний решили поехать с ним. Одному лишь Алексу было по*уй на всех, кроме себя. Он остался дома, чтобы как ни в чем ни бывало продолжать вести свою разгульную жизнь. Родители передали все свои обязанности в журнале заместителю, я перевёлся на дистанционное обучение, и мы улетели в Германию. Но к сожалению, и там за три года всевозможного лечения исцелить отца полностью никак не получалось. Ни операция, ни химиотерапия не уничтожали раковые клетки, а лишь продлевали ненадолго его жизнь. Я видел все мучения отца. Все стадии его болезни и то, как стремительно она его меняла. И никак не мог ему помочь. Никто не мог. Ни врачи. Ни лекарства. Ни куча денег, которые мы были готовы выложить на лечение. Всё было бессмысленно. Он медленно и мучительно увядал на наших глазах. И таких, как он, я повстречал десятки. В последний год его отчаянной борьбы за жизнь частная онкологическая клиника стала моим вторым домом. Я знал практически всех пациентов по именам, а со многими, теми, кто ещё мог передвигаться и разговаривать, я общался лично, пока отец спал или отправлялся на очередное обследование. Я видел, как рак съедает стариков, взрослых и даже детей. Да… маленьких детей, которые не успели ещё даже прочувствовать вкус жизни, среди пациентов тоже было много.И почти все они рано или поздно умирали, а на их месте появлялись новые. Смерть в буквальном смысле окружала меня со всех сторон. Я встречался с ней каждый грёбаный день и злился на несправедливость жизни. На то, что мой отец тоже вскоре должен был умереть. На то, что ни в чем не повинные хорошие люди умирали в агонии, в то время как сотни тысяч таких гадов, как Морган и Алекс, продолжали наслаждаться жизнью. Я никак не мог смириться и понять, почему так происходит и за что, например, семилетней девочке Мэри, которой я постоянно приносил её любимые мармеладки Jelly Beans, через пару месяцев предстояло умереть, захлебываясь собственной кровью? Почему многим родителям приходилось смотреть, как их дети умирают в мучениях? И почему детям приходилось прощаться с больными родителями слишком рано? Я не мог с этим смириться, бля*ь, сколько ни пытался. Даже несмотря на то что и Мэри, и большинство других пациентов с приближением смерти смирялись с ней. Почти все принимали свою печальную участь и начинали говорить о смерти, как о чем-то вполне нормальном. Никогда не забуду, как другая девочка, Алисия, начала рассказывать мне, в чём хочет, чтобы её похоронили и какую игрушку желает, чтобы положили ей в гроб.