коричневатого цвета. В Кремлевке таких зубов не было. Связались с нашим посольством в Берлине. Там тоже не смогли найти такие зубы. Тогда фирма “Аш” из Берлина связалась с Лондоном, и срочно доставили зубы из Лондона в Санупр, а оттуда – в Мацесту. Отец с техником окончили работу. Все подогнали. На следующий день была поправка. Сталин сказал отцу: “Ну что, доктор, я же сказал, что будет хорош золотой!” (Основа протеза из золота.) Отец почувствовал себя живым и сказал Сталину: “Иосиф Виссарионович! У меня к вам очень большая просьба”. (Отец знал: Сталин не любил, когда к нему обращались с просьбой.) Вождь скривился: “Какая?” Отец достает из кармана съемный протез из пластмассы с фарфоровыми зубами – именно такой показан в данной ситуации. “Попробуйте поносить и тот, и другой”. Сталин согласился неохотно. На следующий день отец снова пришел на прием к вождю. Сталин сказал: “Доктор, в качестве самокритики должен признать, что этот действительно удобнее”. И почти в приказном порядке Сталин велел моему отцу и Ерофееву еще неделю прожить в Мацесте.

Больше отец Сталина не видел. В “Детях Арбата” эти события изложены очень близко к тому, как о них рассказывал отец.

– Как вы думаете, почему у Рыбакова в романе отец под другой фамилией?

– Отец всю жизнь прожил в страхе и, видимо, боялся засветиться. Когда Сталин умер, отцу позвонил профессор (потом он стал академиком) Александр Иванович Евдокимов и сказал: “Максим! Он умер с твоими!” (имелись в виду зубы протеза. Евдокимов входил в комиссию, которая подписывала протокол о смерти вождя. – И.К.).

– Кто еще из “великих мира сего” был пациентом вашего отца?

– Он лечил всех членов Политбюро. Но рассказывать об этом было не принято, а может, просто запрещено – точно сказать не могу.

– Максим Савельевич был членом партии?

– Вступил в 1942 году. И до конца дней платил партвзносы.

– Как отец воспринял роман Рыбакова?

– Не просто читал – вчитывался. И, по-моему, гордился, что стал прототипом одного из героев. Очень берег книгу с автографом писателя. Показывал только самым близким людям… Если бы был жив, скорее всего, не разрешил бы ее выносить из дома…»

В последние годы сон Сталина стал беспокойным. Он постоянно кричал во сне, нередко среди ночи вскакивал, дико озирался. Задыхался. Его бил кашель.

Зубные протезы во рту Сталина держались плохо, поэтому оставлять их на ночь было небезопасно.

К моменту отъезда гостей Сталин был на ногах уже примерно 15–17 часов (если накануне, как обычно, он встал около 10–12 часов, а члены Президиума ЦК убыли около пяти часов утра). Старому человеку пора было бы устраиваться на покой. Предположить, что после ожесточенных споров со своими соратниками он при них потерял сознание, а они вдруг взяли да уехали, нельзя. Так они все же поступить не могли. Это было чрезвычайно опасно. Преданные Сталину охранники могли бы это быстро обнаружить. Их ответные действия в такой ситуации были бы непредсказуемыми. Вместе с тем нельзя полностью исключить того, что той ночью соратники могли все же чем-то сильно подпортить Сталину настроение и это вывело его из состояния душевного равновесия.

На ночных обедах у Сталина обычно обсуждались государственные дела. Состав приглашенных лиц позволял рассматривать вопросы любого уровня секретности. Поскольку эти беседы не протоколировались, а участники застолий о них не распространялись, их содержание оставалось неизвестным. Однако не всегда. С большой долей вероятности их все же можно было реконструировать. Если уж не по форме, то по содержанию. Если такие беседы проводились накануне каких-либо важных государственных мероприятий, то их результатом являлись принятые после таких обсуждений решения. В других случаях содержание разговоров должно было соответствовать текущим делам. К последнему сталинскому застолью они оставляли желать лучшего.

Дмитрий Волкогонов предложил свою версию ночной беседы Сталина с соратниками в ночь с 28 февраля на 1 марта 1953 года.

«Ужинали. Обговорили (считай – решили), как всегда, уйму вопросов. Булганин подробно обрисовал военную обстановку в Корее. Сталин еще раз убедился, что ситуация там патовая, и решил назавтра через Молотова посоветовать китайцам и корейцам “торговаться на переговорах до конца”, но в конце концов идти на прекращение боевых действий».

Молотов к этому времени был в опале, поэтому сомнительно, чтобы Сталин мог поручить ему столь важное дело, к которому тот не имел прямого отношения.

Дмитрий Волкогонов считает, что на этой встрече Сталин мог обсуждать заключительные мероприятия по «Делу врачей»: «Готовьте, – бросил Сталин и перешел к другим делам».

«Сталин вначале был в приподнятом настроении, затем пришел в раздражение; выговорил почти каждому из собеседников. Он был недоволен всем: если бы не ГУЛАГ, то промышленность, лесное хозяйство, горное дело, дороги, электростанции – никто бы не выполнил планов. Чем занимаются члены Президиума? В руководстве кое-кто считает, – жестко говорил Сталин, – что можно жить старыми заслугами. Ошибаются. Да, ошибаются!

За столом, уставленным многочисленными блюдами, наступила гробовая тишина. Сталинские слова звучали зловеще. Сталин никогда не бросал угроз на ветер. От них холодело под сердцем.

Его собеседники не могли знать, что за этим раздражением «вождя» скрывается какой-нибудь новый замысел, может быть такой: убрать всех старых членов Политбюро, чтобы свалить на них все свои бесчисленные прегрешения».

Правда это или нет, но после смерти Сталина Поскребышев подтвердил, что их опасения не были напрасными. Он «добровольно» признался, что Хозяин принял решение уничтожить весь старый состав Политбюро и руководство МГБ, заменив его новыми людьми. За это доносчику оставили возможность лечиться в Кремлевской больнице.

Сидевшие за столом не могли знать, что причиной неожиданного изменения настроения Сталина была внезапно появившаяся головная боль и легкая тошнота – предвестники начинающегося гипертонического криза.

«Не смогли сохранить в лагере Югославию, – раздраженно продолжал “вождь”, – упустили момент, а с ним и победу в Корее, в стране вновь появились явные признаки крупномасштабного вредительства… “Дело врачей” тому явное подтверждение. Почему должен обо всем заботиться только он?

Берия, Маленков, Булганин несколько раз пытались в паузах монолога успокоить вождя: “Примем меры…”, “Ваши указания, товарищ Сталин, будут выполнены…”, “Положение обязательно исправим…”

“Сталин понимал, что судьба не даст ему много времени. Но даже он не мог знать, что эта гневная тирада была последней в его жизни. Песочные часы были уже пусты. Из сосуда вытекали последние песчинки…

Диктатор обвел присутствующих медленным тяжелым взглядом, – пишет Волкогонов, – с усилием поднялся, бросил салфетку на стол и, сухо кивнув всем, ушел к себе. Соратники тихо поднялись и тоже молча вышли».

Тут можно было бы дописать, что Сталин почувствовал легкое головокружение, ему показалось, что начали двоиться окружающие предметы, ноги стали ватными, его пошатывало. Многие больные так описывают свои ощущения, предшествующие инсульту. Наверное, сильно устал, подумал он. Надо лечь спать.

«Было еще темно. Маленков с Берией сели в одну машину».

Зная, что со Сталиным вскоре случилось, его расставание со своими соратниками в ту ночь никак не могло быть столь радужным, как это описывает в своих воспоминаниях Хрущев.

Общеизвестно, что и в домашней обстановке Сталин не допускал вольностей