В ночь на 2 марта 1953 года она была одним из дежурных хирургов по больнице. Только что она закончила операцию по удалению желчного пузыря у экстренного больного, как из-за двери операционной ее позвали: «“Галина Дмитриевна, вас срочно просят подойти…” Что, как, зачем? Молчат. Выхожу. Стоят двое милиционеров.

Они меня крепко взяли под руки и не отпускали, пока ни вывели на улицу и ни посадили в машину. Я даже не переоделась, на мне были белый халат, маска, шапочка. Спрашиваю: “Куда вы меня везете?” Молчат. А тогда многих врачей сажали, поэтому я подумала, что и меня взяли, как остальных.

Я сидела и спрашивала, куда меня везут, пока один из милиционеров спокойно не сказал: “Погодите немного, приедем, – сами увидите”. Ехали мы, ехали. И вдруг нас обгоняет машина, и из нее кто-то машет рукой. Это был Неговский».

Владимир Александрович Неговский – известный советский патофизиолог. В то время он разрабатывал стратегию оживления организмов. Впоследствии Неговский стал академиком АМН, основателем в нашей стране успешно действующей и по сей день реанимационной службы.

Из воспоминаний Неговского следует, что его по чьей-то рекомендации пригласила Светлана: «Народу на даче было очень много. Почти все известные невропатологи того времени, терапевты. Всего человек пятнадцать. Среди них ведущие специалисты по нервной системе, по дыханию. Все знаменитости были собраны там! Я был среди них самым молодым врачом».

Галину Чеснокову пригласили в качестве ассистента Неговского.

«Приехали в Кунцево. Я была раздета, у меня мерзли ноги, поскольку я была в одних туфельках. Меня сразу завели в зал. Это небольшая кунцевская дача. Там стояли все члены правительства. Ворошилов и Берия наперебой стали меня расспрашивать, кто я такая, что я окончила и что я собираюсь делать. Я им говорю: “Я не знаю, во-первых, куда я приехала…” Берия ответил: “Сейчас мы все вам покажем…” И нас повели в спальню.

Иосиф Виссарионович лежал на раскрытой тахте. Я испугалась. Сталин казался совершенно мертвым. Это был очень старый, бледный человек с вытянутыми вдоль тела руками. Рядом с ним стояла его дочь Светлана, в той же комнате находились врачи из Кремлевки. Ясно было, что нас пригласили как реаниматоров, оживлять. Я стояла в сторонке, когда меня вдруг Светлана позвала. Она говорит: “Идите ко мне, вы женщина, я хочу постоять вместе с вами… Я боюсь одна”. Говорят, что сын Сталина Василий находился там. Но его к Сталину не пустили, так как он был сильно пьян.

Вот так я со второго по пятое марта провела четыре дня в этой комнате. Я почти никуда не отлучалась, никуда не ходила. Иногда присаживалась на стул, когда ноги уже не держали. Не ела ничего, иногда пить забывала. Только когда Светлана воду пила, иногда мне предлагала, и я чувствовала, какая страшная жажда у меня. В туалет меня сопровождала милиция.

Все правительство плакало… А я ничем не могу помочь. Была уверенность, что тут ничего нельзя поделать. Он стопроцентно должен был умереть! Тринадцать часов пролежал без сознания (эти воспоминания относятся к 1988 году), никто тогда ему не помогал, кровоизлияние в мозг было. Мы приехали, когда он уже умирал. У него были полуоткрытые глаза, они едва двигались. Дыхание поверхностное, еле заметное.

Незадолго до смерти Сталин неожиданно приподнял левую руку. Казалось, что он пришел в сознание и хочет что-то сказать. Все правительство, которое стояло за нами, напряглось, приумолкло. Но он уронил руку обратно и ничего не сказал.

К вечеру 5 марта сердце начало останавливаться. Мы с Неговским решили: надо делать массаж сердца. Мы открыли его грудь. Сталин был одет в домашний халат, под ним рубаха без пуговиц, брюки. Я распахнула халат, спустила брюки. Рубашка мешала. Я сначала хотела ее стянуть, а потом просто разорвала. Руками. Я сильная была. А ножницы искать уже времени не оставалось. Было видно, что сердце останавливается, счет шел на секунды. Я обнажила грудь Иосифа Виссарионовича, и мы с Неговским начали попеременно делать массаж: он – пятнадцать минут, я – пятнадцать минут.

Так мы делали массаж больше часа, когда стало ясно, что сердце завести уже не удастся. Искусственное дыхание делать было нельзя, при кровоизлиянии в мозг это строжайше запрещено. Наконец ко мне подошел Берия, сказал: “Хватит!” Глаза у Сталина были широко раскрыты. Мы видели, что он умер, что уже не дышит. И прекратили делать массаж».

Вспоминает Хрущев: «Медики сказали нам, что началась агония. Он перестал дышать. Стали делать ему искусственное дыхание. Появился какой-то огромный мужчина, начал его тискать, совершать манипуляции, чтобы вернуть дыхание. Мне, признаться, было очень жалко Сталина, так тот его терзал. И я сказал: “Послушайте, бросьте это, пожалуйста. Умер же человек. Чего вы хотите? К жизни его не вернуть”». Опять Хрущев говорит неправду.

«Светлана плакала. После смерти Сталина Неговский отошел, а меня Светлана не отпускала. Она попросила причесать его. Он был всклокочен, и брови в беспорядке. Я причесала брови, потом волосы. Назад зачесывала и немного направо. Волосы у него были не очень жидкие. Потом Светлана обратила внимание, что у него открыты глаза. Я стала закрывать ему глаза, но они никак не закрывались. Тогда я попросила Светлану дать мне пятаки. Она говорит так растерянно: “А у меня нет…” И тогда я еще раз опустила ему веки и долго-долго держала, чтобы глаза закрылись. Потом отпустила, но веки все равно чуть-чуть приподнялись и слегка приоткрыли белки».

Больше врачу Чесноковой нечего было делать около умершего Сталина. Светлана напоила ее чаем, и она вышла на улицу. По пути ей попался Берия. Тот схватил ее за руку, затащил в какую-то комнату и прикрыл за ней дверь. В этой комнате она просидела почти сутки, потом отворила незапертую дверь, никем не замеченная выскользнула во двор дачи, выбралась за ворота. Сталина уже не было, дача перестала быть «секретным объектом». На шоссе она поймала попутную машину, которая отвезла ее домой. После всего этого Галина Чеснокова заболела. У нее был нервный срыв.

Типичную картину прогрессирующего инсульта описывает в своих воспоминаниях и Светлана:

«Отец был без сознания, как констатировали врачи. Инсульт был очень сильный; речь была потеряна, правая половина тела парализована. Несколько раз он открывал глаза – взгляд был затуманен, кто знает, узнавал ли он кого-нибудь. Тогда все кидались к нему, стараясь уловить слово или хотя бы желание в глазах. Я сидела возле, держала его за руку, он смотрел на меня – вряд ли он видел. Я поцеловала его и поцеловала руку – больше мне уже ничего не оставалось…

Кровоизлияние в мозг распространяется постепенно на все центры, и при здоровом и сильном сердце оно медленно захватывает центры дыхания, и человек умирает от удушья. Дыхание все учащалось и учащалось. Последние двенадцать часов уже было ясно, что кислородное голодание увеличивалось. Лицо потемнело и изменилось, постепенно его черты становились неузнаваемыми, губы почернели. Последние час или два человек просто медленно задыхался».

«Болезнь Сталина, – напишет потом академик Мясников, – конечно, получила широкий отклик в нашей стране и за рубежом. Но, как говорится, от великого до смешного один шаг. В медицинских учреждениях – ученом совете министерства,