Стив наблюдал за друзьями издалека, грустно и с надеждой улыбаясь. Если бывают мгновения счастья, то одно из них, когда Маккена поцеловал мальчишку. Сознание того опрокинулось, низверглось и разбилось в пыль. Слишком много времени. Парень успел отвыкнуть. Но память тела… Она отвергает время. Не стареет, нарушая физические законы. Она заложена в каждую клетку и благоговейно хранится там. Рой целует, и Энди почти теряет сознание, потому что капсулы памяти лопаются, впрыскивая в кровь яд восстания, и он бежит по жилам, передергивая весь организм, выламывая и выворачивая его наизнанку.

Маккена захлопнул дверцу машины, и парень наблюдает, как он обходит ее, чтобы сесть на свое место, а после наклоняется, чтобы дотянуться.

— Поедем домой, — останавливает Энди, и Рой не настаивает.

Внутри такой знакомый запах. Мальчишка думает, что, ослепни он, все равно бы не ошибся, нашел бы ее только по запаху. Колеса шуршат по мерзлому полотну. Маккена улыбается как-то виновато. Молчит. Все так и не так, словно между ними висит тонкая мыльная пленка. Эластичная. Изгибается, принимая любые формы, но не дает соприкасаться. Вот дом. Студия. Не студия. Целый мир. Вожделенный и далекий. Энди вспомнил. Он видел его во снах, когда голодный, простуженный и замерзший, наконец, засыпал на картонках поверх ящиков. Мир-мечта. Недоступный. Сложный и оттого желанный.

Оба молчат. Оба знают: все изменилось. Усложнилось. Запуталось. Все покрылось этой пленкой и теперь существует параллельно.

Энди мнется в дверях, словно в первый раз. Что-то держит его, и сложно преодолеть.

— Можно войти? — глупо спрашивает, а Рой молчит, потому что не знает, как ответить, и потом также глупо произносит:

— У меня не густо с угощением, но кофе есть, — а сам сомневается, — наверное.

Парень оглядывается по сторонам. Странное чувство, как будто был здесь, но давно. Очень. В прошлой жизни.

— Проходи.

— А? Да.

Энди снимает кроссовки, и Рой видит, что кожа на них лопнула. Откуда-то словно голос музы: «А у него только легкая куртка и летние кроссовки. Как думаешь, промокли уже?» Куртка… Странное ощущение, что она не его. Чужая чья-то. Велика на пару размеров. Он сильно похудел. Почти прозрачный. Цветастый шарф на джинсах завязан плотным узлом. Они уже не в обтяжку. Мозг Маккены делает снимки, складывая их стопкой. Волосы еще больше отросли. Они уже длиннее плеч… накладывается давний снимок… касаются зацелованных… Рой почти помнит, как это…

Два человека. Каждый в своем мыльном пузыре. Преодолеть сложно. Рой чувствует, как паук трещины раскалывает его статую свободы. Еще немного и она рухнет. И черт с ней, с этой статуей! Она лишь каменная баба. А здесь, у подножья ее постамента стоит мальчишка, и ему самому плевать на все остальное.

Время, как изжеванная жвачка в волосах. Тянет минуты. Они липнут друг к другу, и оно ни с места. Энди нерешительно проходит внутрь гостиной. Так же ставит ногу, наваливаясь на внешний край стопы. Сомневается. Подходит, глядя снизу вверх повзрослевшими карими кружками, и Рой видит, сколько всего загружено сервером жизни в этот взгляд.

— Пойдем наверх, — вдруг говорит парень, и его голос вырывает Маккену из застопоренного онемения.

— Да, — отвечает машинально, потому что сам не верит тому, что говорит.

Он вдруг бросается, прижимает мальчишку к себе и начинает целовать. Много. Быстро, словно ему нужно успеть до того, как что-то случится. Чужой запах. Одежда пахнет оттенками сырости, а волосы и кожа мылом с дешевыми присадками. Но это не имеет значения, потому что губы прежние. И целуется по-прежнему. Как умеет. Рывками. И вздыхает как обычно. Приглушенно и где-то в глубине. Студия далеко. Бесконечные лестничные пролеты. Нескончаемые ступени. Километры невозможности добраться. Взгляд мальчишки плывет. Маккена обожает это видеть. Возбуждается.

— Пойдем наверх?

— Нет.

— Нет?

— Да.

Рой стягивает толстовку, или это Энди. Он не помнит. Не знает. Помнит только, что у него мгновение, чтобы успеть расстелить ее на полу. И больше ни йоты. Шарф не подается, а это злит.

— Стой, — Энди вдруг перехватывает его руку. — Подожди.

— Что?

— Мне больно.

— Где? Я же ничего не делаю, — он настороженно отстраняется.

Парень виновато отводит взгляд, кусая нижнюю губу.

— Там. Внизу. Погоди, сейчас пройдет.

— Энди, сколько ты не…

— Последний раз... с тобой, — отчаяние ломает голос, смачивая внутренней слезой. — Прости.

Маккена наклоняется, нежно прикасаясь губами, и шепчет так, что Энди чувствует щекой, как движутся его губы.

— Это бывает. Потерпи. Я постараюсь помочь.

— Рой.

— Долгое воздержание и резкое перевозбуждение. Это будет еще какое-то время, потом пройдет.

— Прости.

— Никогда не думал, что придется развязывать одного и того же мальчишку два раза, — улыбнулся Рой.

— Это бывает, — грустно улыбнулся в ответ Энди.

— Никогда не делай так больше.

— Постараюсь.

Маккена нежен. Сдерживает себя. Парень чувствует.

— Думай о себе, — шепчет, как говорил давно, и слова едва различимы. — Я тоже буду думать о тебе.

Энди чуть морщится. Старается скрыть, но Рой видит.

— Не смотри на меня, — краснеет, чувствует это и смущается еще больше.

— Буду.

— Не надо. Мне неудобно…

— Оттого, что я вошел, не постучав или оттого, что смотрю?

— Оттого, что смотришь.

— Ты знаешь, я всегда любил. Это мило. Просто закрой глаза и отдайся самому себе.

Маккена приближается для поцелуя, побуждая Энди.

— Не думай ни о чем. Я сделаю все за двоих. Мне уже приходилось раньше.

— Рой.

— Тшш.

Маккена старается успеть слизнуть слезинки, наперегонки скатывающиеся из глаз мальчишки. Успевает перехватить только одну.

— Еще больно? — спрашивает, проштопывая пальцами волосы парня.

— Немного, — улыбается тот, не спеша открывать глаза.

— Тебе хорошо?

— Ты же сам знаешь.

— Хочу услышать.

— Рой.

— Исчерпывающий ответ. Устал?

— Угадай.

— Тогда кофе? — улыбаясь, Рой ждет увидеть первый взгляд Энди.

Он бывает только мгновение, и Маккена всегда с вожделением ловит его.

— Когда ты ел последний раз? — вдруг спрашивает он.

— Тебе не все равно?

— Нет. У тебя совсем пустой желудок.

— А ты и там побывал?

— А надо, чтобы понять? Я ощущал углы твоих тазовых костей. Этого достаточно.

Энди злится. Отворачивается, встает.

— Поедем куда-нибудь. Я покормлю тебя.

— Я что, собака? — огрызается парень.

— Нет, но сквозь тебя можно видеть, что за спиной.

— Знаешь, последнее время почему-то никто не жаждет меня содержать. Наверное, квалификацию потерял, — он старается говорить спокойно, но Маккена видит, насколько у него не получается.

Рой обнимает его со спины, прижимаясь щекой.

— Я не хотел тебя обидеть.

— Раз не хотел, то и не делай, — отвечает парень, отворачивая лицо.

— Я не могу на это смотреть!

— Потерпи, сейчас уйду.

— Куда?!

Энди резко разворачивается.

— Даже не знаю, как тебе ответить, чтобы ты поверил. Домой. Знаешь, мне как-то немного утром на работу надо. Не хочу ее потерять. Представляешь, почему-то не вышел я талантом быть свободным художником, так что приходится работать на хозяина и на жизнь. Ну, в общем, как-то приблизительно так.

Рой ошеломлен. Потерян. Он не может ничего сообразить, кроме того, что Энди сейчас уйдет.

— Не уходи.

— Не могу, и ты это знаешь.

— Не знаю я ни черта! И не хочу ни черта знать!

Отчаяние втянуло его с головой. Как воронка. Целиком.

— Пожалуйста.

Энди остановился и так и остался стоять, не оборачиваясь.

— Хотя бы до утра, — голос Роя упал.

Парень развернулся.

— Пойдем наверх.

Маккена растерял последние остатки стройных мыслей. Энди поднимался по лестнице, развязывая цветастый платок. Проходя мимо Роя, он вдруг остановился и сказал:

— Останься собой. Просто будь Роем.

Студия. Это не комната. Не мир. Это целая жизнь. Прошлая. Дорогая. Неизменная. Все так же. Камеры. Зонты. Диван. Не левая половина, не правая. Целиком. Груды снимков. Окно. Энди подошел и взглянул сквозь него направо. Вон он, столб, из-за которого он смотрел на это окно и слышал, как рвется тонкая оболочка его души. Лопается, и дыры расползаются, словно опаленный пенопласт. Теперь все будет сложнее. Сложнее уйти. Сложнее остаться. Сложнее отношения, потому что нарушена грань равновесия. Все стало сильнее. Сильнее тоска, потому что Энди уже испытал ее. Сильнее влечение, потому что Рой вновь касался его. Сильнее невозможность смириться, потому что все его нутро встало на дыбы. Сильнее желание, чтобы Рой остался самим собой. Даже мальчишка уже ощутил, как дрогнул пьедестал его