шахтах, то давно пора сделать что-нибудь для этого. Всем нам известны случаи, когда владельцы копей проявляют беспечность, я даже сказал бы – нечто худшее, чем беспечность, предпринимая разработку под землей у самого целика, если в перспективе имеется добыча выгодного для них угля. Такая ненормальность неизбежно связана с системой частной собственности. Даже в благополучные годы в копях нашей страны насчитывается в среднем четыре смертных случая в день в течение круглого года в триста шестьдесят пять дней. Вы только подумайте: каждые шесть часов гибнет человек, каждые три минуты – несчастный случай. Нас здесь обвиняли в резкости. Я прошу вас понять, что меня интересует не столько результат данного единичного случая, сколько общий результат – достижение безопасности в копях. Мы вынуждены пользоваться такими случаями, как этот, в целях агитации за лучшие условия работы и более благоприятные законы, потому что только тогда, когда происходят подобные несчастья, нам уделяется некоторое внимание. Так называемый «прогресс в угольной промышленности», вместо того чтобы принести с собой уменьшение количества смертных и несчастных случаев, увеличил количество тех и других. И мы глубоко убеждены, что до тех пор, пока будет существовать экономическая система, основанная на частном владении, люди будут гибнуть напрасно. Это все, что я хотел сказать сейчас, сэр.

С у д ь я (отрывисто). В таком случае мне остается объявить расследование законченным. Но предварительно я хочу поблагодарить всех, кто принял в нем участие. Я хотел бы также выразить сочувствие осиротевшим семьям, в особенности родным тех десяти человек, тела которых до сих пор не извлечены из шахты. В заключение поздравляю мистера Ричарда Барраса, делавшего геройские усилия спасти погребенных внизу людей, и прошу немедленно занести в протокол, что, на основании всего здесь высказанного, он выйдет из зала суда без единого пятна на своей репутации.

По залу пронесся шепот, глубокий вздох облегчения. Когда судья встал, поднялся грохот стульев, взволнованное жужжание голосов. Двойные двери в глубине распахнулись, и зал быстро пустел. Когда Баррас и Артур вышли на ступени подъезда, полковник Гэскойн и другие пробрались к ним с поздравлениями. Прокричали даже негромкое «ура». Вокруг Барраса толпилось все больше людей, жаждавших пожать ему руку. А Баррас стоял на верхней ступеньке (немного впереди Артура, все еще мертвенно-бледного), без шляпы, слегка покраснев, выпрямив плечи. Он, казалось, не торопился скрыться от лучей своей славы. Он оглядывался направо и налево и победоносно, с выражением торжествующей добродетели, пожимал каждую протянутую ему руку. Его волнение словно передалось ожидавшей снаружи толпе. Снова загремело «ура», потом в третий раз, все громче и громче. Глубоко удовлетворенный, Баррас стал медленно спускаться по ступеням, все еще с непокрытой головой, а за ним – Гэскойн, Линтон Роско, Бэннерман, Армстронг, Дженнингс и позади всех Артур.

Толпа почтительно расступалась перед группой столь видных людей. Баррас впереди всех зашагал через улицу; высоко подняв голову, он жадно высматривал в толпе знакомые лица, ловил льстивые приветствия, важно бросал тому и другому какое-нибудь замечание, чувствуя, что теперь настроение толпы изменилось в его пользу, в пользу человека, вышедшего из зала суда без единого пятна на репутации, человека, не замаранного грязью, которой его забрасывали; в ушах еще звучали последние слова судьи о «подлинно геройских усилиях спасти погребенных в шахте».

Возвращение в «Холм» превратилось как бы в триумфальное шествие.

Между тем в зале суда Дэвид не двигался с места, прислушиваясь к крикам «ура», к тяжелому топоту ног снаружи и тупо разглядывая запотевшие стены, мух, жужжавших на грязных оконных стеклах.

Но постепенно к нему возвращалось присутствие духа. Что пользы отчаиваться? Этим горю не поможешь.

Чье-то прикосновение к его плечу заставило Дэвида медленно обернуться. Подле него в опустевшем зале стоял Гарри Нэджент.

Он сказал ласково:

– Ну, вот и кончилось все.

– Да.

Внимательно всматриваясь в безучастное лицо Дэвида, Нэджент присел рядом с ним:

– Неужели вы ожидали чего-нибудь другого?

– Да. – Дэвид, видимо, серьезно обдумывал то, что хотел сказать. – Да, я от суда ожидал справедливости. Я знаю, что Баррас заслуживает осуждения. Его следовало наказать. А вместо этого его восхваляют, кричат «ура» и отпускают его домой.

– Не принимайте это так близко к сердцу.

– Не во мне тут дело. Я-то что? Со мной ничего не случилось. Но другие…

Легкая улыбка скользнула по губам Нэджента. Улыбка самая дружеская. За время следствия и суда он много наблюдал Дэвида и очень его полюбил.

– Мы не так уж мало сделали, – размышлял он вслух. – Теперь мы можем заставить министерство горной промышленности заняться вопросом о старых, залитых водой копях. Мы много лет выжидали удобного случая. Ведь это – главное. Способны вы именно так посмотреть на все это дело?

Дэвид поднял голову, упрямо борясь с ощущением внутренней опустошенности, с горечью поражения.

– Да, способен, – пробормотал он.

Выражение его глаз внезапно нарушило ясное спокойствие Нэджента. Он обнял Дэвида за плечи:

– Я понимаю, что вы чувствуете, мой друг, но не надо огорчаться. Вы действовали правильно. Ваши показания помогли нам больше, чем вы думаете.

– Ничем я не помог. Хотел, но не сумел. Всю жизнь я только говорил о том, что хочу что-нибудь сделать…

– И сделаете. Не упускайте только возможности. Я вас из виду терять не буду. Посмотрим, что можно сделать. А пока не вешайте носа!

Он встал и посмотрел в сторону двери: там его ожидал Геддон, разговаривавший с Джимом Дэдженом.

– Вот что, Дэвид, приходите к шести часам на вокзал. Мы там еще потолкуем.

Он ободряюще кивнул головой и отошел к Геддону и Дэджену. Все трое вышли и направились на Каупен-стрит, где временно помещалось отделение Союза. Через минуту и Дэвид встал, взял шляпу. Выйдя из ратуши, он пошел по Фрихолд-стрит. Он был вконец измучен.

С характерной для него напряженностью переживаний он весь ушел в этот судебный процесс; шесть дней он и не показывался в школе. И вот чем все кончилось! Он упрямо горбатил плечи, снова стараясь вернуть себе самообладание. Не время теперь распускаться! Не время для мелочной злобы и истерик!

Он прошел всю Фрихолд-стрит и, перейдя на другую сторону, свернул на Лам-стрит. Здесь его кто-то окликнул. Это оказался Ремедж. На мяснике была грязная синяя полотняная куртка и широчайший, синий с белым, фартук, перепоясанный ремнем. Он пришел с бойни, и руки его на тыльной стороне были покрыты брызгами уже засохшей крови. Полуденный зной окружал его красноватой дымкой.

– Эй, Фенвик, погодите минутку!

Дэвид остановился, но молчал. Ремедж расстегнул воротник на толстой шее, сунул затем большие пальцы обеих рук за кожаный пояс